Япония, тебе не спится.
Встречаешь первой ты рассвет.
И солнце по утрам садится
на золотой велосипед
в твоих горах.
В твоих садах вишнёвых души
сгоревших в ядерном огне
бесцельно бродят. Вот послушай!..
Звучат, как песня в тишине
их голоса.
Твой самурайский кодекс чести
превыше всяческих обид.
Да что обиды!.. Чувство мести –
оно и то тебе претит.
Простила ты.
Простила ты и кровь и слёзы.
Простила просто, без затей
неизлечимые лейкозы
потом родившихся детей,
не знавших войн.
К врагу ты так великодушна!
Пускай об этом помнит он
и дожидается послушно..,
когда ты купишь Вашингтон
и Белый Дом.
ГАЛЬВЕРСТОН
(for David and Dorothy Summers)
Яхта у пирса качается.
Слышен цикад перезвон.
Лето никак не кончается.
Это и есть Гальверстон.
ХЬЮСТОН
(for Susan Stivers)
Добрый, улыбчивый Хьюстон,
как ты приветлив и мил!
Если становится грустно,
кажется, нет больше сил,
я вспоминаю акации,
кактусы, пальмы, цветы,
белок, что вечно резвятся
средь городской суеты,
«Хижины дядюшки Тома»
хруст пожелтевших страниц,
дворника-негра за домом,
хлебом кормящего птиц…
АНКАРА
Звездному небу скалистые щеки
хочет подставить свои Анкара,
чтобы по ним побежали потоки
лунного пролитого серебра,
чтобы вздохнул мавзолей Ата-Тюрка,
вспомнив кровавые, страшные дни
и чтобы сполохи, словно фигурки
храбрых солдат, замелькали под ним…
ПАРИЖСКИЙ ЭТЮД
Осень этюдник поставила
на Елисейских полях,
дождиком краски разбавила,
спутав цвета впопыхах.
Пару желтеющих листьев
липовой веткой взяла
и по холсту, словно кистью,
ими слегка провела.
По синеве пробежала
белая строчка домов,
и потянулась устало
вдаль вереница столбов.
Вспыхнули окна, витрины,
створки стеклянных дверей.
Розовый свет на машины
вылился из фонарей.
Дождь изумрудным потоком
хлынул на золото крыш,
по голубым водостокам
тут же сбегая в Париж…
НИЦЦА
(Ирине Елюбаевой)
Мы так восхищаемся Ниццей!
Она представляется нам
ночной Посейдоновой жрицей,
бегущей по быстрым волнам.
Натешится с дедом, примчится,
заснет на лазоревом дне,
как после работы блудница
на мятой чужой простыне…
«ПОВАР – ИТАЛИЯ»
Накинув передник на талию,
колпак натянув поварской,
для вас приготовит Италия
пирог восхитительный свой.
Кусочки Палермо, Флоренции,
Вероны в муку истолчет,
из теста густой консистенции
с десяток коржей напечет.
В начинку из морепродуктов
Милан, как лимон, отожмет,
добавит нарезанных фруктов,
Неаполь на терку натрет.
Из узких каналов Венеции
немного воды зачерпнет
и в качестве лакомой специи
на краешек блюда нальет…
РИМ
(Юрию Шахову)
Рим – это узкие улицы,
высохший Тибр, дома –
те, что уныло сутулятся,
как на Руси терема.
Рим – это плата истории,
за пережитый позор,
грязью облитая Gloria,
вечный, бессмысленный Spor.
Это забавы кровавые,
трупы, лежащие в ряд,
и не обласканный славою
небезызвестный Пилат.
РИМ – ВЕЧНЫЙ ГОРОД
(Сергею Колесову)
Кто обойдет территорию
Вечного города Рим,
сможет всю «свалку истории»
взглядом окинуть одним.
Там собирались патриции,
спорили до хрипоты,
и доходили амбиции
до запредельной черты.
Там бесновались плебеи
под торжествующий вой,
в диком экстазе глазея
на гладиаторский бой.
Там на куски разрывали
звери тела христиан…
Римляне после рыдали,
строили свой Ватикан…
Там Муссолини носили
радостно все на руках,
ну и, конечно, казнили,
предав анафеме прах…
МИЛАНСКАЯ ПОДЗЕМКА
(Андрею Щербакову)
Подземка миланская, тесная,
привычная к шарканью ног,
давно всему миру известная,
как точка слиянья эпох.
Платформы железобетонные,
сверкающие поезда,
навечно друг с другом сплетенные
бесчисленные провода
и люди, куда-то спешащие…
Все это, поверь мне, мираж,
скрывающий суть настоящую
подземки, как ревностный страж.
А суть ее в том заключается,
что жители «каменных нор»
так, запросто, перемещаются
в «Ла Скала», в Миланский Собор…
Задумайся над аллегорией:
Любой, кто прошел турникет,
способен страницы Истории
листать, как страницы газет.
Поправ вековые традиции,
в подземку Милана спустись.
В Мир Музыки, в Мир Инквизиции,
в Сегодняшний Мир окунись!..
ВЕНА
Шапочка розовой пены
в чашке остывшей лежит.
Воздух полуночной Вены
в тесной кофейне дрожит.
Шёнбрунский замок сияет
в темном проеме окна.
Лошадь устало шагает.
Тащит фиакр она.
С улицы тянет корицей,
яблоком и миндалем.
Полночь встречает столица
в пышном убранстве своем…
ЛИНЦ
В сонном лесу, за Дунаем,
под щебетание птиц
тихо на флейте играет
мальчик по имени Линц.
Улочки – пальчики тонкие.
Скверы – пушок на щеках.
Спрятаны песенки звонкие
в дремлющих колоколах.
«ЗАЛЬЦБУРГСКИЙ ДУХ»
(вместо предисловия)
Холодной, снежной зимой 1756 года в маленьком городке на севере Австрии – Зальцбурге произошло чудо. В семье старого музыканта Моцарта родился мальчик, отмеченный печатью гениальности. Родители дали ему имя Вольфганг.
Поросшие соснами горы, вечно зеленые альпийские луга, кристально-чистые, стремительные воды Зальца (так называлась река, на берегу которой стоял дом родителей мальчика) взрастили в его душе семена великого дарования. Прислушиваясь долгими, зимними вечерами к тихому завыванию ветра в трубе, вглядываясь в речные стремнины, любуясь вечно колышущимися водорослями, оплетающими прибрежные камни, будущий гений слышал величественные аккорды органа, пение скрипок, плач клавесина… В его богатом воображении постепенно складывалась та великолепная мозаика, которой в скором будущем суждено было превратиться в созвездие бессмертных, музыкальных шедевров.
Виртуозно играть на музыкальных инструментах и сочинять музыку мальчика научил отец — известный скрипач и композитор. В неполных четыре года Вольфганг уже неплохо играл на клавесине, а с пяти лет начал сочинять. В восемь лет он создал свои первые симфонии, в десять - первые произведения для музыкального театра.
Мальчику не было еще и шести, когда он начал гастролировать по всей Европе. Родная Австрия, Германия, Франция, Англия, Швейцария рукоплескали маленькому Вольфгангу и его сестре Марие-Анне – блестящей пианистке. Сестра аккомпанировала, а брат играл. Играл виртуозно и вдохновенно, играл на клавесине, скрипке, органе. Играл так, что люди смеялись и плакали, забывая обо всем на свете. Им казалось, что это сам Бог общается с ними при помощи божественных звуков, извлекаемых маленькими детскими пальчиками из туго натянутых, холодных струн.
Слава к юному Моцарту пришла рано. В четырнадцать лет он стал членом музыкальной академии и получил из рук самого Папы Римского «Орден Золотой шпоры».
За неполные тридцать лет из-под пера Великого композитора вышли десять опер и несколько симфоний. И это, не считая концертов, квартетов, сонат…. В Европе в те годы не было ни одного музыканта, который не знал бы произведений Моцарта.
Но мир устроен несправедливо. По-настоящему одаренные люди всегда вызывают зависть у бездарей. А бездари, не обремененные талантом и имеющие, поэтому, неограниченный запас сил и времени, умело плетут интриги и достигают вершин власти. И ничто так не раздражает их, как чья-то гениальность. Они готовы идти на любые преступления, только бы умертвить ненавистного гения. Пусть не физически, пусть духовно, но умертвить, отнять возможность создавать шедевры.
Поэтому гении никогда не бывают в полной мере признаны и вознаграждены при жизни. Должны пройти века, чтобы люди, наконец, поняли, что худыми, израненными руками какого-нибудь полуголодного, нищего музыканта или художника для них творил сам БОГ.
Так было и с Моцартом.
Тридцатилетний композитор, создавший произведения, от которых замирает сердце и перехватывает дыхание у нас - живущих в третьем тысячелетии, вынужден был до самой смерти работать придворным музыкантом за грошовое жалованье и сочинять потешные танцы для маскарадов.
Тяготы жизни и нужда приблизили трагический конец жизни Моцарта. Он умер в возрасте 35 лет и был похоронен в общей могиле.
Гениальный композитор не заслужил у своих неблагодарных современников даже надгробья. Сегодня никто не знает точно, где покоится его прах.
Но музыка!.. Гениальная музыка Великого Мастера живет… и будет жить до тех пор, пока не перестанет биться сердце последнего человека на Земле.
***
Там, где шипит, извивается
Зальц, словно сказочный змей,
перед закатом встречается
с ангелом… Амадей.
Трогает тоненьким пальцем
солнечный лучик – струну,
вслед за небесным скитальцем
прыгает в голубизну.
Громко хохочет, взлетая,
старого Зальцбурга дух,
но пред воротами рая
вдруг ощущает испуг.
Грохот стального засова
напоминает ему
тесный садок птицелова,
келью монаха, тюрьму…
Он каждый раз извиняется
(дескать, хочу полетать...)
и, не спеша, возвращается
в Зальцбург родной ночевать.
ЖЕНЕВА
В доме красотки Женевы
вечно царит тишина.
Жизнь этой набожной девы
неимоверно скучна.
Есть у нее два святилища.
Знает их весь Старый Свет:
главного банка хранилище
и магазин «Ла-Плесет»* …
* - Самый большой и роскошный магазин Женевы.
«НОБЕЛЕВСКИЙ» СТОКГОЛЬМ
Перемешав в «Ситихоле»*
сливки из множества стран,
сделает масло Стокгольм,
вымажет им Гамластан**,
руки потрет, усмехнется,
двери гостям отопрет…
Кто-нибудь да поскользнется,
кто-нибудь да упадет…
Помнят в Стокгольме, что Нобель
был очень вежлив и мил…
Сколько ж людей он угробил
тем, что придумал тротил.
«Ситихол»* - легендарный зал ратуши Стокгольма,
в котором вручаются все Нобелевские премии.
Гамластан** - главная пешеходная улица старого Стокгольма,
аналогичная московскому Старому Арбату.
ГЛАЗГО
Узкие улочки Глазго…
Есть в них особый уют.
Старые кельтские сказки
здесь свой находят приют.
Путь предстоит им неблизкий
в темное небытиё…
Глазго, ты Родина виски!
В этом призванье твое!..
Воду из Клайда, солод целебный
Глазго смешает, прокипятит
и восхитительной влагой волшебной
наш засыхающий мир напоит…
ГИБРАЛТАР
Натанцевавшись под звуки
звонких испанских гитар,
солнце зевает от скуки,
прячется за Гибралтар.
Крепость в испуге косится
на пролетающих птиц.
Мох, словно слезы, сочится
из потемневших бойниц.
Где ты, былая отвага?..
Канула в темень веков…
Прячься, старушка Малага,
на ночь в свой горный альков!..
АФИНЫ
Персики и апельсины,
яблоки и виноград…
Напоминают Афины
благоухающий сад.
И о любви здесь мечтается
радостно, чисто, легко…
Здесь даже спирт превращается
в приторное молоко.
Не опасаясь конфуза,
смело могу заявить:
надо лишь в рюмочку узо*
чистой водички подлить…
Сразу туман заклубится
за запотевшим стеклом.
Контуры древней столицы
вы угадаете в нем.
Волны, покрытые пеной,
брызгами Вас обдадут.
Очи прекрасной Елены
синим огнем обожгут.
Выплывет берег Итаки.
Там, средь оливковых крон,
пляшут и пляшут сиртаки
несколько белых * - национальный греческий алкогольный напиток, приобретающий
при смешивании с водой молочно-белый цвет.
«БАРМЕН – ЕГИПЕТ»
Ветру подставит Египет
потный коралловый лоб,
пудры песочной насыплет
в солнечный желтый сироп.
Рубленой лунной дорожки,
звездной крупы натолчет,
всю эту смесь понемножку
в Красное море вольет…
Рыб разноцветных разложит
на обнажившемся дне
и искупаться предложит
вам в изумрудном вине…
