Написать бы, что нет холодов и хандры,
(Нанеслось, набаюкалось, нашелковилось),
Что с утра белоснежная небова милость
Укрывает макушки машин и дворы.
Ты ли стыло трепещешь листвой в закромах,
Трепещу от лилейного выдоха я ли,
Я же помню ещё, как меня обнимали
Завитки вензелей на диванных боках.
Пианино, клейменое годом седым,
Голосило со мной по отточенным нотам.
А сейчас у мелодии шарф перемотан,
Перепутан, как будто ты не уследил.
Бог со мной, по эмалевой гладкости вей
Вензеля кружевные ли, трогай губами,
Приговор зашифрован в твоей анаграмме,
Только выведен будет — в тетради моей.
Задумаешься вдруг: какая жуть.
Но прочь виденья и воспоминанья.
Там листья жгут и обнажают суть,
но то уже за гранью пониманья,
и зреет там, за изгородью, звук,
предощутим и, кажется, прекрасен.
Затянешься. Задумаешься вдруг
в кругу хлебнувших космоса орясин —
высотки, в просторечии твоём.
Так третье поколение по праву
своим считает Фрунзенский район,
и первое — район, но не державу.
Я в зоне пешеходной — пешеход.
В зелёной зоне — божия коровка.
И битый час, и чудом целый год
моё существованье — тренировка
для нашей встречи где-то, где дома
населены консьержками глухими,
сошедшими от гордости с ума
на перекличке в Осовиахиме.
Какая жуть: ни слова в простоте.
Я неимущ к назначенному часу.
Консьержка со звездою на хвосте
крылом высоким машет ишиасу.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
