Вот интересно.
Два персонажа русского фольклора – Каравай и Колобок.
Первый обладает ярко выраженной субъектностью и свободой воли
(«кого хочешь выбирай!»), второй же – скорее является влекомым потоком событий,
И выбирают скорее его. Давайте пожелаем Колобку мужества на его пути.
К солнцу тянется рука
Выше, выше!
Только голос Колобка
Кто услышит?
Лес исполнен злых чудес.
Всюду звери.
Кто не с нами- тот нас съест,
Есть поверье.
Дедка с бабкой-пастораль.
То в них ценим.
Но умчись от них ты в даль,
Жги сомненья!
Уходи скорей, давай!
Повзрослеешь.
Пусть не так, как Каравай,
Но сумеешь!
Жизнь свою на лис менять
Нету толка!
Будешь сильным - сможешь взять
Даже волка!
Будешь храбрым на пути
В неизвестность,
Вдруг – сумеешь обрести
Ты субъектность?
Будешь дерзким - сможешь сам
Прыгнуть в небо.
Личность ты, ну или там
Булка хлеба?!
П.С. Но, как утверждает один мой знакомый, «Каравай это тот же Колобок. Просто его плющит». Вообще, это многое меняет.
Выходит что - употребление алкоголя раскрепощает Колобка, и,
находясь в измененном состоянии сознания ( т.н. "абстинентном синдроме")
Колобок обретает свободу воли и возможность воздействовать на события?
Как еще малоизучена огромная Вселенная русских сказок!
Ну, вздрогнули!
Я помню, я стоял перед окном
тяжелого шестого отделенья
и видел парк — не парк, а так, в одном
порядке как бы правильном деревья.
Я видел жизнь на много лет вперед:
как мечется она, себя не зная,
как чаевые, кланяясь, берет.
Как в ящике музыка заказная
сверкает всеми кнопками, игла
у черного шиповика-винила,
поглаживая, стебель напрягла
и выпила; как в ящик обронила
иглою обескровленный бутон
нехитрая механика, защелкав,
как на осколки разлетелся он,
когда-то сотворенный из осколков.
Вот эроса и голоса цена.
Я знал ее, но думал, это фата-
моргана, странный сон, галлюцина-
ция, я думал — виновата
больница, парк не парк в окне моем,
разросшаяся дырочка укола,
таблицы Менделеева прием
трехразовый, намека никакого
на жизнь мою на много лет вперед
я не нашел. И вот она, голуба,
поет и улыбается беззубо
и чаевые, кланяясь, берет.
2
Я вымучил естественное слово,
я научился к тридцати годам
дыханью помещения жилого,
которое потомку передам:
вдохни мой хлеб, «житан» от слова «жито»
с каннабисом от слова «небеса»,
и плоть мою вдохни, в нее зашито
виденье гробовое: с колеса
срывается, по крови ширясь, обод,
из легких вытесняя кислород,
с экрана исчезает фоторобот —
отцовский лоб и материнский рот —
лицо мое. Смеркается. Потомок,
я говорю поплывшим влево ртом:
как мы вдыхали перья незнакомок,
вдохни в своем немыслимом потом
любви моей с пупырышками кожу
и каплями на донышках ключиц,
я образа ее не обезбожу,
я ниц паду, целуя самый ниц.
И я забуду о тебе, потомок.
Солирующий в кадре голос мой,
он только хора древнего обломок
для будущего и охвачен тьмой...
А как же листья? Общим планом — листья,
на улицах ломается комедь,
за ней по кругу с шапкой ходит тристья
и принимает золото за медь.
И если крупным планом взять глазастый
светильник — в крупный план войдет рука,
но тронуть выключателя не даст ей
сокрытое от оптики пока.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.