Ну вот, отгремело короткое лето,
сгорело, как хворост, а может, тетрадка.
А в осень впускают по новым билетам,
по новым условиям миропорядка.
Качаются чёрные-чёрные выси,
а ты кафкианским идёшь коридором,
вот эти вот самые выси приблизив,
о чём - непонятно ещё, разговором.
И входишь в осенние ты кабинеты -
без разницы - дома, в трамвае, в лесу.
А мимо в корзинах, мешках и пакетах
огромные яблоки люди несут.
Из рая с пустыми руками - негоже.
Плод знанья идёт за копейки почти.
На яблочной мякоти, яблочной коже
печальную чёрную галку прочти.
Последняя бабочка крыльями машет
и сутью какой-то кружится она.
Закончилось лето, ты слышишь, Наташа.
И начался сон пробужденья от сна.
Александру В-му
Уходи. Уходя, обернись,
чтоб в глазах приоткрытых прочесть
ту, куда ты направился, высь
и о выси невнятную весть.
Это всё, что дано. Да и но -
сочетает дано. Что ж, ступай!
Там, наверно, покажут кино,
киностудией сделанный рай.
Сердца
Н.
Чем-то пахло от наших сердец.
Чем-то пахло. А чем, да пойму ли.
Вроде, так выдыхает чабрец
в раскалённом, как паперть, июле.
Я люблю тебя проще (прости),
чем чабрец - холодок на рассвете.
Нам бы только сейчас набрести
на июльский тимьяновый ветер.
Твоя лиловая Одесса
Н.
Твоя лиловая Одесса,
мой серолицый город Т.,
они одну играют пьесу
на недоступной высоте.
То плачет облако, то ниже
возьмёт на тон. И сквозь очки
глядят глазами цвета жижи
архангелы и старички.
Берут в киоске по цветочку
и дарят людям по цветку.
И запятую, а не точку
пропащим и влюблённым ткут.
Изгнанные
Н.
Ты ведь любишь меня? Потому, что тебя я люблю,
чуть колышется вечер и дышит истомой осенней.
Змий, что продал, то продал. Недорого. Не по рублю.
Вот и выставил прочь нас Хозяин заоблачной сени.
И теперь мы идём по кварталу. Лежит тротуар
под ногами у нас. И едва угадаешь по блеску
отразившихся в мокром, осеннем, зажёгшихся фар -
это Он на секунду слегка приоткрыл занавеску.
Вплавь
Отцу
Ты вплавь отправился туда,
куда мы поплывём
и там обступит нас вода
арктическим огнём
и в том пути вольёт нам в грудь
печальные слова
"Забудь, забудь, про всё забудь.
Здесь только я права".
Содом
Прекрасно наступает осень,
целую я её предплечья.
И всё рифмуется с "не спросит".
И всё рифмуется с "излечит".
Сижу, гляжу в окошко дома.
Прекрасно льют воды потоки
на крыши старого Содома,
а значит, боги не жестоки.
Как будто 1981
Н.
Август, август мокрых глаз,
и ресницы мокры тоже.
Помнишь, были бочки - "Квас",
помнишь холодок на коже
оттого, что нам пора
снова гладить галстук алый.
И последняя жара.
И её уже не стало.
Рощицей
Н.
Ты ничего не смыслишь в ЭТОМ,
я ничего не смыслю в ТОМ.
Мы чёрный воздух чёрных веток
хватаем ртами на потом.
Чтоб там - за краем, самым краем,
куда уходим - не за так,
а черной рощицей и граем
был куплен светлый полумрак.
Юрка, как ты сейчас в Гренландии?
Юрка, в этом что-то неладное,
если в ужасе по снегам
скачет крови
живой стакан!
Страсть к убийству, как страсть к зачатию,
ослепленная и зловещая,
она нынче вопит: зайчатины!
Завтра взвоет о человечине...
Он лежал посреди страны,
он лежал, трепыхаясь слева,
словно серое сердце леса,
тишины.
Он лежал, синеву боков
он вздымал, он дышал пока еще,
как мучительный глаз,
моргающий,
на печальной щеке снегов.
Но внезапно, взметнувшись свечкой,
он возник,
и над лесом, над черной речкой
резанул
человечий
крик!
Звук был пронзительным и чистым, как
ультразвук
или как крик ребенка.
Я знал, что зайцы стонут. Но чтобы так?!
Это была нота жизни. Так кричат роженицы.
Так кричат перелески голые
и немые досель кусты,
так нам смерть прорезает голос
неизведанной чистоты.
Той природе, молчально-чудной,
роща, озеро ли, бревно —
им позволено слушать, чувствовать,
только голоса не дано.
Так кричат в последний и в первый.
Это жизнь, удаляясь, пела,
вылетая, как из силка,
в небосклоны и облака.
Это длилось мгновение,
мы окаменели,
как в остановившемся кинокадре.
Сапог бегущего завгара так и не коснулся земли.
Четыре черные дробинки, не долетев, вонзились
в воздух.
Он взглянул на нас. И — или это нам показалось
над горизонтальными мышцами бегуна, над
запекшимися шерстинками шеи блеснуло лицо.
Глаза были раскосы и широко расставлены, как
на фресках Дионисия.
Он взглянул изумленно и разгневанно.
Он парил.
Как бы слился с криком.
Он повис...
С искаженным и светлым ликом,
как у ангелов и певиц.
Длинноногий лесной архангел...
Плыл туман золотой к лесам.
"Охмуряет",— стрелявший схаркнул.
И беззвучно плакал пацан.
Возвращались в ночную пору.
Ветер рожу драл, как наждак.
Как багровые светофоры,
наши лица неслись во мрак.
1963
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
