Сидишь на берегу среди песка в окопе -
во сне - поэт восьмидесятых
(бородка и усы, за шестьдесят,
и узкое интеллигентное лицо,
ты знаешь даже имя, но потом
не вспомнишь).
Родного брата обокрал, а перед тем, в лесу,
шаманские сожрал грибы и было всё на перемотке...
И звёзды над тобой горят, и речка плещет за спиной,
но понимаешь вдруг, что деньги брата
уже куда-то ты спустил и он (на этот раз)
тебя простить не сможет.
На каждый шорох наверху у набережной городской
слух направляешь - ждёшь: вот-вот
прожектор следствия отбросит тень твою на воду за спиной -
и инстинктивно пригибаешься в окопе.
Но это не окоп, скорее яма - собственноручно вырытая яма
(неясно, почему сухое дно).
Обидно, что не помнишь ни хрена:
ни как потратил эту бешеную сумму,
ни как её украл, но точно знаешь - было.
Хотя бы крови нет на рукавах.
Но, даже если ты устроишься на стройку,
за десять лет не наберёшь всей суммы.
Вдруг видишь в каске мужика,
сидящего верхом на турнике -
он разворачивает кальку на коленях
твердит, что ямы в плане нет,
что слишком рано - не позвать рабочих,
а вдруг на пляж придёт сам член ЦК?
Хотя вообще-то звёзды тут большие
и так успокоительна вода.
Но это, впрочем, тоже не по плану -
упасть бы здесь и голову свернуть.
"Стой" - говоришь, почувствовав, что можешь
хоть что-нибудь исправить и песок
обеими руками загребаешь,
бросаешь и бросаешь в эту яму...
Но просыпаешься от этого усилия
совсем другим и современным человеком
в своей постели, лишь на то и годным,
чтоб отряхнуть ладони от песка.
Скоро, скоро будет теплынь,
долголядые май-июнь.
Дотяни до них, доволынь.
Постучи по дереву, сплюнь.
Зренью зябкому Бог подаст
на развод золотой пятак,
густо-синим зальёт Белфаст.
Это странно, но это так.
2
Бенджамину Маркизу-Гилмору
Неподалёку от казармы
живёшь в тиши.
Ты спишь, и сны твои позорны
и хороши.
Ты нанят как бы гувернёром,
и час спустя
ужо возьмёт тебя измором
как бы дитя.
А ну вставай, учёный немец,
мосье француз.
Чуть свет и окне — готов младенец
мотать на ус.
И это лучше, чем прогулка
ненастным днём.
Поправим плед, прочистим горло,
читать начнём.
Сама достоинства наука
у Маршака
про деда глупого и внука,
про ишака —
как перевод восточной байки.
Ах, Бенджамин,
то Пушкин молвил без утайки:
живи один.
Но что поделать, если в доме
один Маршак.
И твой учитель, между нами,
да-да, дружок...
Такое слово есть «фиаско».
Скажи, смешно?
И хоть Белфаст, хоть штат Небраска,
а толку что?
Как будто вещь осталась с лета
лежать в саду,
и в небесах всё меньше света
и дней в году.
3. Баллимакода
За счастливый побег! — ничего себе тост.
Так подмигивай, скалься, глотай, одурев не
от виски с прицепом и джина внахлёст,
четверть века встречая в ирландской деревне.
За бильярдную удаль крестьянских пиров!
И контуженый шар выползает на пузе
в электрическом треске соседних шаров,
и улов разноцветный качается в лузе.
А в крови «Джонни Уокер» качает права.
Полыхает огнём то, что зыбилось жижей.
И клонится к соседней твоя голова
промежуточной масти — не чёрной, не рыжей.
Дочь трактирщика — это же чёрт побери.
И блестящий бретёр каждой бочке затычка.
Это как из любимейших книг попурри.
Дочь трактирщика, мало сказать — католичка.
За бумажное сердце на том гарпуне
над камином в каре полированных лавок!
Но сползает, скользит в пустоту по спине,
повисает рука, потерявшая навык.
Вольный фермер бубнит про навоз и отёл.
И, с поклоном к нему и другим выпивохам,
поднимается в общем-то где-то бретёр
и к ночлегу неблизкому тащится пёхом.
1992
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
