***
Буфетные полки старинного толка,
резные панели, в узорах стекло,
хрустальное гетто на полках буфета...
Года шелестели, и время текло.
***
А он всё стоял у стены равелином,
выпячивал грудь, подбирая живот,
он был генералом, он был властелином,
да вот не заметил как время идёт.
А время менялось, мельчала эпоха
(- Фу, как от буфета в квартире темно!),
и то, что когда-то казалось неплохо,
вдруг стало нелепо, не модно, смешно.
***
Пружинный диван -
слон в чехле гобеленном,
что пел как орган,
жил в эстетстве надменном,
и вроде уютен, и вроде приятен,
и вон как поёт, словно Фёдор Шаляпин,
и тёмного дерева плюшкин-комод -
все вместе вдруг вышли
из жизни, из мод
(- Сейчас так давно уж никто не живёт!)
***
А старой хозяйке конечно их жалко,
ведь ждёт всех троих неминуемо свалка.
Никто ведь не купит.
И так не возьмут -
в хрущобу не влезут, в подъезд не войдут...
***
Как только не стало хозяйки квартиры -
ушли на помойку отцы-командиры -
буфет, да диван, да купчина-комод,
другая хозяйка в квартире живёт.
***
Ко мне же, бывает, приходят во сне -
картина на белой белённой стене,
буфет, что сияет как сотни зеркал,
дивана басистый пружинный вокал,
комод, что хоть стар,
а расстаться с ним жалко...
и бабушка
с пухом жемчужным за прялкой,
так прялка уютно и мерно стучит,
и время неспешно плывёт,
не летит...
А здесь жил Мельц. Душа, как говорят...
Все было с ним до армии в порядке.
Но, сняв противоатомный наряд,
он обнаружил, что потеют пятки.
Он тут же перевел себя в разряд
больных, неприкасаемых. И взгляд
его померк. Он вписывал в тетрадки
свои за препаратом препарат.
Тетрадки громоздились.
В темноте
он бешено метался по аптекам.
Лекарства находились, но не те.
Он льстил и переплачивал по чекам,
глотал и тут же слушал в животе.
Отчаивался. В этой суете
он был, казалось, прежним человеком.
И наконец он подошел к черте
последней, как мне думалось.
Но тут
плюгавая соседка по квартире,
по виду настоящий лилипут,
взяла его за главный атрибут,
еще реальный в сумеречном мире.
Он всунул свою голову в хомут,
и вот, не зная в собственном сортире
спокойствия, он подал в институт.
Нет, он не ожил. Кто-то за него
науку грыз. И не преобразился.
Он просто погрузился в естество
и выволок того, кто мне грозился
заняться плазмой, с криком «каково!?»
Но вскоре, в довершение всего,
он крепко и надолго заразился.
И кончилось минутное родство
с мальчишкой. Может, к лучшему.
Он вновь
болтается по клиникам без толка.
Когда сестра выкачивает кровь
из вены, он приходит ненадолго
в себя – того, что с пятками. И бровь
он морщит, словно колется иголка,
способный только вымолвить, что "волка
питают ноги", услыхав: «Любовь».
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
