Там, где разросся сорняк, пропитавший миазмами воздух,
Там, где над паданцем мухи навозные с гудом кружатся,
Замерши, стихла пророчица в мареве времени зыбком,
В плене плетущихся терний, проколота шипом бессмертья.
Стòит во тьме ей очнуться, как тут же опять, содрогаясь,
Будто укушена аспидом, глазом кровавым сверкает.
Лес молчалив, спят дубы, укрывая под сенью могилы.
Слышно как вепрь, от лосиных рогов уходя, взрыл болото.
Дремлют волчата в чащобе, и ввысь прокричал чёрный лебедь.
Плещет ондатра в звенящем ручье, в небе клёкот орлиный.
И в отдалении бури рог громко звучит под лай псиный
Своры её. От опавшей листвы желтизной край пылает.
Вдруг, встрепенувшись, почуяв в течении лет измененья,
Словно лиса, задрожала пророчица, след изучая.
Стоит лишь ей уцепиться за запах утраченных истин –
Новый бросок, за которым кресты, крики воронов, смерти.
Тайный в том знак – это боги пророчицу эту избрали.
С шумом из вечной Валгаллы торопятся в бой колесницы.
В вихре вращенья Земли, слуху, зренью обычным на зависть,
Мгла раскрывает секрет появления жизни из клетки.
Радостно всплыла она в информации бурном потоке.
В гроте трусливый гном скрылся под громом её откровений.
Лапа медведя застыла и лань, недопрыгнув, зависла.
Лица злых духов, отбросив гримасы, сияют, как Альпы.
Сложно язык дребезжит в согласованных ритме и рифме.
Слово, облёкшись в броню вечных истин, в бою оживает.
Если сказания, саги опущены в ниву под паром,
Будет потомкам сокровищем весь урожай золотиться.
***
Там, где белый цвет цикуты,
Сорняка, в котором яд,
Захватил простор весь, трутни
Зло над паданцем гудят.
Замерла вещунья в свете
Зыбком марева времён,
В плен попав лозы столетней,
Шип извечности вонзён.
Стоит ей во тьме очнуться,
Онемев, опять дрожит,
Как от аспида укуса.
Глаз кровавящий блестит.
Лес молчит, в тиши могилы.
Спят дубы в красе своей.
Взрыл болото вепрь вполсилы,
От рогов уйдя лосей.
Спят в тени волчата в чаще,
Чёрный лебедь крикнул ввысь,
Плеск ондатр в ручье звенящем,
В небе след орла завис.
В отдалении из выси
Бури рог звучит под лай
Пса её, от павших листьев
Желтизной пылает край.
Вдруг, проснувшись, остро чуя
Измененья в беге лет,
Как лиса, дрожит вещунья,
Изучая свежий след.
А возьмёт во власти зова
Истин канувших следы –
Шаг гигантский, жёсткий снова,
Смерти, вороны, кресты.
Тайный знак, её избрали
Боги быть вещуньей злой,
С шумом из дворца Валгаллы
Катят колесницы в бой.
Слуху, зрению на зависть,
Сущность обнажила мгла,
Как Земля, юлой вращаясь,
Жизнь из клетки создала.
Радость в головокруженьи,
Словно ввысь она плывёт,
От громóвых откровений
Гном трусливый мчится в грот,
Лапой бить медведь не смеет,
Замирает лань в прыжке,
Рожи духов злых светлеют,
Улыбаются уже.
Сложно, в рифме, душ зерцале,
Слово правды ищет бой,
Если саги в ниву пали –
Клад потомкам золотой.
ODA SCHÄFER
(1900-1988)
DIE SEHERIN
Wo des Schierlings weiße Kronen,
Giftgesalbte ohne Zucht,
Wuchernd herrschen gleich den Drohnen
Auf dem Boden fremder Frucht,
Steht die Seherin im schwanken
Irren Licht der Nebelzeit,
Festgehalten von den Ranken,
Von dem Dorn der Ewigkeit.
Noch lebt sie in Finsternissen
Mit verdorrtem, taubem Mund,
Fiebernd, wie nach Otterbissen,
Glüht das Auge hell und wund.
Ringsum schweigen Wald und Gräber.
Starre Eichen ragen stumm.
Im Moraste wühlt der Eber,
Geht des Elchs Gehörne um.
Wolfsbrut schläft im tiefen Schatten,
Und es schreit der schwarze Schwan,
Unten kreisen Wasserratten,
Oben zieht des Adlers Bahn.
Da von ferne tönt das hohe
Horn der Windsbraut, kläfft ihr Hund,
Welkes Laub, die gelbe Lohe,
Züngelt auf dem Modergrund.
Mit geschärften Sinnen wittert
Jäh erwacht die Seherin,
Wie die Füchsin jagdlich zittert
Auf der frischen Fährte hin
Nimmt sie in dem starken Rufe
Die verlornen Spuren wahr,
Riesenschritte, harte Hufe,
Totentroß und Rabenpaar.
Und das alte, runde Zeichen
Brennt sie mit dem Feuermal,
Donnernd rollen Räderspeichen
Aus der Götter reichem Saal.
Dem Gehör, dem blinden Sehen
Liegt der Ursprung jetzt entblößt,
Wo der Erde schnelles Drehen
Keim und Zelle aus sich stößt.
Schwindel packt, als wenn sie schwimme,
Sie gleich dunklem Holz im Strom,
Vor dem Schwellen ihrer Stimme
Flieht ins Erz der feige Gnom,
Stockt der Bärin Schlag und Tatze,
Hält der Hirsch im edlen Sprung,
Und der Alben graue Fratze
Lächelt wieder schön und jung.
Schwer, so klirrt im Reim die Sprache,
Hartgepanzert lebt das Wort,
Senkt die Sage in das Brache,
Späten Völkern goldner Hort.
Назо к смерти не готов.
Оттого угрюм.
От сарматских холодов
в беспорядке ум.
Ближе Рима ты, звезда.
Ближе Рима смерть.
Преимущество: туда
можно посмотреть.
Назо к смерти не готов.
Ближе (через Понт,
опустевший от судов)
Рима - горизонт.
Ближе Рима - Орион
между туч сквозит.
Римом звать его? А он?
Он ли возразит.
Точно так свеча во тьму
далеко видна.
Не готов? А кто к нему
ближе, чем она?
Римом звать ее? Любить?
Изредка взывать?
Потому что в смерти быть,
в Риме не бывать.
Назо, Рима не тревожь.
Уж не помнишь сам
тех, кому ты письма шлешь.
Может, мертвецам.
По привычке. Уточни
(здесь не до обид)
адрес. Рим ты зачеркни
и поставь: Аид.
1964 - 1965
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
