Ненавидеть по-настоящему, всем существом своим, мы можем лишь то, что является частью нас самих
(Густав Майринк)

Поэзия

Все произведения Избранное - Серебро Избранное - Золото

Амедео и остальные

Из подборки в ноябрьском номере Невы за 2014 год.

-1-

Между Тигром и Ефратом,
где буянил Гильгамеш,
по сто грамм плесни на брата,
колбасы еще нарежь.

Мы пришли сюда случайно,
а вернее, привела
бледно-розовая тайна
нас за черные крыла

в этот край, где неустанно
бредит бледный и больной,
выкликая: «Жанна! Жанна!»,
алкоголик под Луной —

представитель здешней пьяни.
Я его когда-то знал.
Ты слыхал про Модильяни?
«Жанна!» Розовый овал

промелькнет, но это в травах
местный бродит серафим.
И кошачьею растравой
«Жанна! Жанна!». Черт бы с ним,

но однажды я примерил
эти сердце и глаза,
в синеву вошел как в двери,
светло-синее сказал.

Слава богу, слишком тихо
прошептал я синеву,
но с тех пор остался психом,
то живу, то не живу

и ношу на сердце рану,
но про главное молчу.
«Жанна! Жанна! Где ты, Жанна?» —
через силу не кричу.

-2-

Пожелай мне вечера и ночи,
пожелай запечного сверчка.
Жизнь прошла. Она была короче,
чем период кайфа у торчка.

Все прошло. Настало расстоянье
между мною и тобой. Оно
тишины и смерти постоянней,
тишине и смерти не равно.

Что осталось? Голубь гулит гулко.
Сушится бельишко во дворе.
Райский полумрак над переулком,
райский полумрак в минорном ре.

Ближе полумрака, ближе рая,
дальше, чем Полярная звезда,
искрами несутся — и сгорают
за пределом зренья — поезда.

И в одном из них к стеклу прижалась
узкая и длинная ладонь.
Это покидает город жалость.
Это жалость выкупила бронь.

Это бровь надломана, как ветка.
Это раздается древний блюз:
«Уезжаю, детка, детка, детка.
Никогда обратно не вернусь».

Архаичны синие квадраты.
Полумраком сердце погаси.
Уезжает жалость безвозвратно,
уезжает из последних сил.

И желает вечера и ночи.
Плачь в подушку. Молодость прошла.
Оказалась молодость короче
поезда сгоревшего дотла.

-3-

Не случилось ничего,
ничего и не случится.
Лето меньше, чем щегол.
Лето — маленькая птица.

Ковыряет слух состав
равномерно четким звуком.
Словно выбитый сустав,
ощутима летом скука.

Я бы Чехова прочел.
Там такое же, но горче.
Много света, много пчел.
Ветер волосы полощет.

Только эта благодать
с острой болью совместима.
Пьяный, бросишься в кровать
и очухаешься. Мимо!

Но зато гудят крыла
у твоей астральной сути.
Юность все-таки была.
За слезу не обессудьте.

Руки в брюки, в голове
два куплета Пугачевой.
Придает походке вес
пах, как будто наперченный.

Что-то главное сказать,
что-нибудь насчет сирени.
С этим как-нибудь связать
надо смуглые колени.

Но уходит каждый раз
херувим сирени белой.
Чует нюх, и видит глаз.
А слова — другое дело.

А ведь был большой резон.
Самый веский из резонов.
«Кто там вякает? Кобзон?
К черту выруби Кобзона.

Я пришел тебе сказать...
Я пришел к тебе с приветом...
Я пришел тебя связать
с херувимским этим летом.

Контрабандой пронести
ненадуманное слово,
чтобы током по шерсти.
Что с того, что нет такого.

Что-то есть, но в словаре
шестикрылых тварей божьих,
то, что пахнет во дворе,
что Эдема невозможней».

Все вот так и тип и топ.
Дальше — проще. Это ясно?
Но сиреневый потоп!
Все — о нем. И все напрасно.

-4-

Утренний Париж зевает сонно
и несет навозом изо рта.
Спит компашка пьяного Вийона,
спит, карманы дурней опростав.

По харчевне ходит сумрак длинный,
холодом, как лезвием ножа,
он ведет по шеям и по спинам.
Спит Вийон, катренам задолжав.

Скоро он задергает ногами
на потеху публике хмельной.
Узнается висельник по гамме,
перед казнью выдаваемой.

Гамма Франсуа того порядка,
что соборы, колющие высь,
красочно, не кротко и не кратко
нижнему он скажет «Отгребись.

Паучком взбираюсь я на небо,
сам себя и жаля, и кляня.
Что с того, что слишком непотребна
оказалась исповедь моя.

Исповедь любая — это слишком
грязная мальчишеская плоть.
Ай, помилуй, Господи, мальчишку.
Ой, помилуй мальчика, Господь».

-5-

Родина лесов, полей и рек,
родина моя галантерей,
как сказал однажды имярек.
Родина апрельских декабрей,

луковое горе разведи
самой настоящею слезой.
Чифирем своим разбереди.
Простыней казенною накрой.

Я тобой для этого пошит.
Подхожу я весь под твой шаблон.
Кипяток в душе моей шипит,
на губах моих — медовый стон.

Я такая буква, что могу
в кодексы войти и в буквари.
Хочешь, схорони меня в снегу.
Хочешь, рукавицею сотри.

Автор:	ZasHaan
Опубликовано:	20.11.2015 20:53
Просмотров:	5267
Рейтинг:	25 Посмотреть
Комментариев:	2
Добавили в Избранное:	4 Посмотреть

Ваши комментарии

20.11.2015 21:14 SamarkandA

а что тут говорить, блин
нормальный поэт прочел - пошел вешаться

20.11.2015 21:17   svetlay  Не вздумай в этом меня опередить, я первая пошла...

20.11.2015 21:26   SamarkandA  мертфые не отвечают
но напоследок я скажу
а то вот город мертвецов останется, некому будет слово комментаторское молвить
один Цас горам кричать будет
и митро эхом отзываться из гнезда на вулкане

21.11.2015 02:52   ZasHaan  Смотрите последний катрен того ст-ния, которое я сегодня размещу. Там как раз про ответы. Ну, по-моему.:))))

21.11.2015 03:03   SamarkandA  щас
вообще не смотрю и не разговариваю!
может, мне веревка мешает и нет на вас, гениальных, моих человеческих слов
не буду смотреть
а то расстроюсь - у мертвых не принято, не поймут

21.11.2015 03:25   ZasHaan  Ты что, сердишься? На что? Я в недоумении.

21.11.2015 04:00   SamarkandA  ну теперь я тоже
если бы я сердилась, то без восклицательных знаков и без комментариев
все нормально, это мы со Светой впечатлились и восхитились просто

21.11.2015 05:51   SamarkandA  ну рано же следующий повесил - теперь этот только следопыт отыщет
такое нельзя терять в завалах

24.11.2015 06:16   Romann  Уже не потеряется. Уже в "серебре".))))

24.11.2015 06:21 Romann

Господи, как бы я хотел когда-нибудь научится вот так... нет, не писать - мыслить! Ан нет - каждому своё!)))
Влад, есть тексты, которые выбивают из привычной жизни. Ваши - тащат жить дальше.
Спасибо.

Амедео и остальные

Ваши комментарии

Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться