Не уходи, побудь со мной.
Я накормлю тебя тортАми.
Пусть будет углевод с тобой,
Жиры с аминокислотАми.
Бросай балет, бросай коньки.
Ведь быть похожей на тростинку
Зачем? Движением руки
отринь запрет, смени пластинку.
Картофельных вкусняшек хруст
Лишь подчеркнёт прохладность пива.
Долой аскезу ! На хрен грусть!
Не запретят нам жить красиво!
Давай зайдёмся в кураже,
Гульнём с тобой по-большевистски.
Где вкус элитнейших драже,
Чад кутежа , "Блэк Джэк" и виски!
Так спустим всё с тобою вместе,
что на Рублёвке рты откроют.
Икры белужьей банок двести -
Гурманы мы с тобой порою.
Пойдём кормить с руки маралов.
Пойдём кататься на касатках.
Ах, нам с тобою мира мало,
Коль есть в загашнике двадцатка.
А после – вновь в лохмотьях в море,
Краюха хлеба раз в два дня.
Диеты действенны в повторе.
Не уходи. Возьми меня.
Так гранит покрывается наледью,
и стоят на земле холода, -
этот город, покрывшийся памятью,
я покинуть хочу навсегда.
Будет теплое пиво вокзальное,
будет облако над головой,
будет музыка очень печальная -
я навеки прощаюсь с тобой.
Больше неба, тепла, человечности.
Больше черного горя, поэт.
Ни к чему разговоры о вечности,
а точнее, о том, чего нет.
Это было над Камой крылатою,
сине-черною, именно там,
где беззубую песню бесплатную
пушкинистам кричал Мандельштам.
Уркаган, разбушлатившись, в тамбуре
выбивает окно кулаком
(как Григорьев, гуляющий в таборе)
и на стеклах стоит босиком.
Долго по полу кровь разливается.
Долго капает кровь с кулака.
А в отверстие небо врывается,
и лежат на башке облака.
Я родился - доселе не верится -
в лабиринте фабричных дворов
в той стране голубиной, что делится
тыщу лет на ментов и воров.
Потому уменьшительных суффиксов
не люблю, и когда постучат
и попросят с улыбкою уксуса,
я исполню желанье ребят.
Отвращенье домашние кофточки,
полки книжные, фото отца
вызывают у тех, кто, на корточки
сев, умеет сидеть до конца.
Свалка памяти: разное, разное.
Как сказал тот, кто умер уже,
безобразное - это прекрасное,
что не может вместиться в душе.
Слишком много всего не вмещается.
На вокзале стоят поезда -
ну, пора. Мальчик с мамой прощается.
Знать, забрили болезного. "Да
ты пиши хоть, сынуль, мы волнуемся".
На прощанье страшнее рассвет,
чем закат. Ну, давай поцелуемся!
Больше черного горя, поэт.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
