Ах, оставьте, оставьте…
остыли
поэтические протуберанцы.
Просто так расскажу, потому что
ни черта вы не помните или
ни черта вы не знаете.
Были…
и каникулы, и деревушка…
Ах, оставьте, оставьте смеяться,
сантименты, мол, ясное дело,
мол, у каждого есть такая –
над рекой луговой, на горке…
В общем, мы, ленинградские девы,
(что ж так сердце … не отпускает?)
в сельский клуб «на кино» и на танцы,
километров за пять, просёлком
устремлялись туда.
Время плыло –
муть «застойная» (так говорилось),
и рулил «бровеносец в потёмках»,
и привычная бедность…
Однако,
там впервые являлся Лорка
в чёрно-белом «Кровавой свадьбы»,
«… лепесточек, конь взял и заплакал…»,
без конца обрывалась плёнка,
ржали парни, да шикали бабы…
…
Ах, гитара – испанская страсть!
И «далёко» же было «итить».
Да ещё, на обратном пути
темнотища – хоть выколи глаз,
но испытанные остряки –
деревенские – провожали,
и на тропке, что вдоль реки,
с ног мы стряхивали сандалии…
…
Бывший (тоже) Карлмаркс (тьфу, язык поломаешь) штадт,
Шлосс-отель… Не уснуть – сука-память неволит
( «софья власьевна»… барский запущенный сад…) –
фантомные боли…
Юрка, как ты сейчас в Гренландии?
Юрка, в этом что-то неладное,
если в ужасе по снегам
скачет крови
живой стакан!
Страсть к убийству, как страсть к зачатию,
ослепленная и зловещая,
она нынче вопит: зайчатины!
Завтра взвоет о человечине...
Он лежал посреди страны,
он лежал, трепыхаясь слева,
словно серое сердце леса,
тишины.
Он лежал, синеву боков
он вздымал, он дышал пока еще,
как мучительный глаз,
моргающий,
на печальной щеке снегов.
Но внезапно, взметнувшись свечкой,
он возник,
и над лесом, над черной речкой
резанул
человечий
крик!
Звук был пронзительным и чистым, как
ультразвук
или как крик ребенка.
Я знал, что зайцы стонут. Но чтобы так?!
Это была нота жизни. Так кричат роженицы.
Так кричат перелески голые
и немые досель кусты,
так нам смерть прорезает голос
неизведанной чистоты.
Той природе, молчально-чудной,
роща, озеро ли, бревно —
им позволено слушать, чувствовать,
только голоса не дано.
Так кричат в последний и в первый.
Это жизнь, удаляясь, пела,
вылетая, как из силка,
в небосклоны и облака.
Это длилось мгновение,
мы окаменели,
как в остановившемся кинокадре.
Сапог бегущего завгара так и не коснулся земли.
Четыре черные дробинки, не долетев, вонзились
в воздух.
Он взглянул на нас. И — или это нам показалось
над горизонтальными мышцами бегуна, над
запекшимися шерстинками шеи блеснуло лицо.
Глаза были раскосы и широко расставлены, как
на фресках Дионисия.
Он взглянул изумленно и разгневанно.
Он парил.
Как бы слился с криком.
Он повис...
С искаженным и светлым ликом,
как у ангелов и певиц.
Длинноногий лесной архангел...
Плыл туман золотой к лесам.
"Охмуряет",— стрелявший схаркнул.
И беззвучно плакал пацан.
Возвращались в ночную пору.
Ветер рожу драл, как наждак.
Как багровые светофоры,
наши лица неслись во мрак.
1963
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
