Календарь, ты не враль, обещаешь надежды натешить.
Открывает февраль заколоченный ставнями скит,
Надоевшие тучи – метлой, заунывную нежить
Прогоняет взашей, как безбожников иезуит.
Заторможенный день причитает молитвенно Солнцу,
Заслезились сосульками окна, загладился лёд,
Из прогалов печально чернеют жилища чухонцев,
Удивлённо бровями – леса оризонта вразлёт.
Слишком яркий покров ослепляет. Прищурился город,
Пожурился, задумался, замер, тряхнул стариной,
И осыпались крыши лавинами. В ярости спора
С потеплением лёд затрещал над водой вороной.
Я входил вместо дикого зверя в клетку,
выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,
жил у моря, играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира,
трижды тонул, дважды бывал распорот.
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.
Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
надевал на себя что сызнова входит в моду,
сеял рожь, покрывал черной толью гумна
и не пил только сухую воду.
Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
перешел на шепот. Теперь мне сорок.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.
24 мая 1980
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
