Отключился свет на даче. Стулья, софы вместе сдвинув,
кто-то сидя, кто-то лёжа, на ковре сметая пыль,
зимним вечером морозным рядом с пламенем камина
собрались послушать сказку, так похожую на быль.
Старый дедушка, рассказчик, был полярником когда-то,
знал морзянку, есть готовил, под гитару песни пел,
сочинял стихи с успехом, усмехался странновато,
знаньем сказочных историй удивляет и теперь.
*
«Скрип слежавшегося снега, сполох северных сияний,
запах спелых апельсинов, хвои, снеди, тихий смех –
новогодние приметы, даже если дом полярный
под сугробом оказался, притягателен для всех.
Все зимовщики, отведав спирта чистого, уснули,
я, укутавшийся в шкуры, вышел дымом подышать,
хорошо, что шарф был связан рукодельницей бабулей –
можно и лицо запрятать, и согреется душа.
На усах, бровях, ресницах (я тогда был безбородым)
выпал иней от дыханья, склеив веки, ослепил,
а пока я отогрел их, к чудесам привыкший вроде,
оказался на «тарелке», неподвижный и без сил.
Те, кто рядом – телепаты, повели со мной беседу,
в мозг мой как-то направляя необычный диалог,
предложили прокатиться на Луну в «тарелке» этой,
а потом назад вернуться. Отказаться я не смог.
Знайте, что Луна – планета, только маленькая очень,
искорёжена снаружи, обитаема внутри,
очень мощный ретранслятор наших мыслей, между прочим,
только это не заметить, сколько в небо ни смотри.
Гости Солнечной системы и послы других Галактик,
тоже, как и мы справляют, две недели Новый Год,
песни, танцы обожают и кайфуют под салатик,
тех, как мы, не уважают, кто не курит и не пьёт.
Там и люди есть земные, все учёные до жути,
молодятся, но бездетна всё же каждая чета,
не показывают виду, что страдают, каждый шутит…
Сколько был там? Я не помню, а вернее – не считал.
Как вернулся? Очень плавно опустился на «тарелке».
Я очнулся на кровати с люлькой, полной табака,
бородатый, поседевший, трезв, как стёклышко, поверьте…
Хоть с собой и звали черти, не хочу туда пока!..»
Юрка, как ты сейчас в Гренландии?
Юрка, в этом что-то неладное,
если в ужасе по снегам
скачет крови
живой стакан!
Страсть к убийству, как страсть к зачатию,
ослепленная и зловещая,
она нынче вопит: зайчатины!
Завтра взвоет о человечине...
Он лежал посреди страны,
он лежал, трепыхаясь слева,
словно серое сердце леса,
тишины.
Он лежал, синеву боков
он вздымал, он дышал пока еще,
как мучительный глаз,
моргающий,
на печальной щеке снегов.
Но внезапно, взметнувшись свечкой,
он возник,
и над лесом, над черной речкой
резанул
человечий
крик!
Звук был пронзительным и чистым, как
ультразвук
или как крик ребенка.
Я знал, что зайцы стонут. Но чтобы так?!
Это была нота жизни. Так кричат роженицы.
Так кричат перелески голые
и немые досель кусты,
так нам смерть прорезает голос
неизведанной чистоты.
Той природе, молчально-чудной,
роща, озеро ли, бревно —
им позволено слушать, чувствовать,
только голоса не дано.
Так кричат в последний и в первый.
Это жизнь, удаляясь, пела,
вылетая, как из силка,
в небосклоны и облака.
Это длилось мгновение,
мы окаменели,
как в остановившемся кинокадре.
Сапог бегущего завгара так и не коснулся земли.
Четыре черные дробинки, не долетев, вонзились
в воздух.
Он взглянул на нас. И — или это нам показалось
над горизонтальными мышцами бегуна, над
запекшимися шерстинками шеи блеснуло лицо.
Глаза были раскосы и широко расставлены, как
на фресках Дионисия.
Он взглянул изумленно и разгневанно.
Он парил.
Как бы слился с криком.
Он повис...
С искаженным и светлым ликом,
как у ангелов и певиц.
Длинноногий лесной архангел...
Плыл туман золотой к лесам.
"Охмуряет",— стрелявший схаркнул.
И беззвучно плакал пацан.
Возвращались в ночную пору.
Ветер рожу драл, как наждак.
Как багровые светофоры,
наши лица неслись во мрак.
1963
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
