Просыпала кофе. Разбила тарелку.
Трамвай задержался. От трав аллергия.
Вот так из деталей и гадостей мелких
становится день так похож на другие...
Присела на лавку - порвала колготки...
Часы подвели - опоздала на встречу.
А зонт мой и я - мы почти одногодки:
коль дождь не промочит, так вывернет ветер...
Да, день не задался: заплаканы окна
в спешащем звенящем набитом трамвае...
Вот я уже дома, до нитки промокнув,
глотну поскорее горячего чаю...
Ещё предстоит мне от мужа легенда,
(критический возраст и ходит "налево") -
задержка с работы - среди аргументов:
проведать пришлось заболевшего шефа...
Но я ни на миг не поверю рассказу,
держа про запас ещё пару тарелок...
К тому же давно приготовлена фраза:
"Вся ложь хороша до известных пределов!"
Краснеет, уходит и дверь закрывает,
и ужин не тронут, и кофе не выпит...
А завтра в звенящем набитом трамвае
начнётся мой день. Как обычно - навылет...
Ужин
Ворчит холодильник на кухне в углу,
хозяйкою лёгкий готовится ужин,
a вечер весенний как будто простужен,
и гром за окошком раскатист и глух...
И вот лёгкий ужин уже на столе:
пирог и заварка душистого чая,
и гость дорогой, что явился нечаян,
накормлен, напоен, обласкан в тепле...
И можно неспешный вести разговор
о выросших детях, о маленьких внуках,
и только о прошлой любви ни ползвука,
о той, что когда-то лавиною с гор
скатилась на них несвободных уже,
накрыла последним весенним сугробом...
И чай, и румяная пышная сдоба,
и чем-то игристым наполнен фужер,
и каждому грустно о чём-то своём
напомнило танго со старой пластинки...
Стучат по стеклу озорные дождинки,
вдали затихает раскатистый гром.
Автобус номер двадцать два
Автобус номер двадцать два
их вёз от дома до вокзала:
два чемодана и рюкзак,
гитара в выцветшем чехле...
Все бесполезные слова
она вчера ему сказала,
и слёз поток уже иссяк.
Рассвет до крайности нелеп
дразнил припухшие глаза
своим оранжевым свеченьем,
и отражался в глади луж,
сопровождая их вояж.
И счастье не вернуть назад,
как рек не повернуть теченье.
А он любовник был - не муж,
да, видно, Бог ему судья...
Автобус номер двадцать два
их вёз от дома до вокзала:
и двадцать лет, что позади,
наматывал на колесо,
А дома остывал диван:
откинутое одеяло
хранило боль её груди -
её любви нелепый сон...
А по ночам она беззвучно плачет
Рукой в перчатке заслонясь от света
она стояла, вглядываясь в лица,
и было нелегко ей защититься
от глаз чужих, а от дыханья ветра
её надёжно стёкла защищали,
изгибы тела были грациозны -
она стояла, не меняя позы -
с накинутой на шею белой шалью;
и чёрным было платье от Версаче.
Была немного тесною арена
для столь изысканного манекена.
И многие бездельники судачат,
что по ночам она беззвучно плачет...
