О нас, о романтиках, скажут, что люди, мол, жили
в мечтах и надеждах, в фантомах идей и подобии хат,
смеялись легко, честно плакали, ели и пили
с умом, - свой шалаш много лучше соседских палат.
И вспомнят, что жили по совести и умывались
жемчужной росою, и женщинам в косы вплетать
дареные сны норовили, а в спорах швырялись
стихами и смехом и звездами; что горевать
умели, холодный рассвет за небритую щеку
слизнув петушком - леденцом, и на белых песках
записки строчили, и сердце свое не болеть и не ёкать
заставить могли, и любили на риск и на страх.
Легенды напишут, что были мы саги финалом,
хохочущим пеплом от звезд и горячечным сном;
что нас засыпала, как осень, тоска, и пищала,
курлыкала вьюга над нами студеным своим языком.
Иссиня-коричневый йод исполинского неба ночного
бродяжьи подлечивал души, закатным окном
кровавил виски; волчье солнышко счастья подковой
сияло; нас грели портвейн и костер, а не виски со льдом.
Еще обвинят нас, мол, снобы, - так просто меняли
ботфорт на кирзу и штиблет - на унты; что свели
мы вечность на миг, и что жизнь не всерьез сочиняли;
что шепотом страстным горячим клялись, - берегли
мечту. Но под маской лукавой скрывая серьезные лица,
и патоки лунной хлебнувши на ужин, заев мотыльком
ее поцелуя, мы выжили все же, стремясь раствориться
друг в друге. И будем жить вечно!
Пусть даже сначала умрем.
Меня преследуют две-три случайных фразы,
Весь день твержу: печаль моя жирна...
О Боже, как жирны и синеглазы
Стрекозы смерти, как лазурь черна.
Где первородство? где счастливая повадка?
Где плавкий ястребок на самом дне очей?
Где вежество? где горькая украдка?
Где ясный стан? где прямизна речей,
Запутанных, как честные зигзаги
У конькобежца в пламень голубой, —
Морозный пух в железной крутят тяге,
С голуботвердой чокаясь рекой.
Ему солей трехъярусных растворы,
И мудрецов германских голоса,
И русских первенцев блистательные споры
Представились в полвека, в полчаса.
И вдруг открылась музыка в засаде,
Уже не хищницей лиясь из-под смычков,
Не ради слуха или неги ради,
Лиясь для мышц и бьющихся висков,
Лиясь для ласковой, только что снятой маски,
Для пальцев гипсовых, не держащих пера,
Для укрупненных губ, для укрепленной ласки
Крупнозернистого покоя и добра.
Дышали шуб меха, плечо к плечу теснилось,
Кипела киноварь здоровья, кровь и пот —
Сон в оболочке сна, внутри которой снилось
На полшага продвинуться вперед.
А посреди толпы стоял гравировальщик,
Готовясь перенесть на истинную медь
То, что обугливший бумагу рисовальщик
Лишь крохоборствуя успел запечатлеть.
Как будто я повис на собственных ресницах,
И созревающий и тянущийся весь, —
Доколе не сорвусь, разыгрываю в лицах
Единственное, что мы знаем днесь...
16 января 1934
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
