декабрьское

За окошком свету мало,
белый снег валит-валит.
Возле Курского вокзала
домик маленький стоит.

За окошком свету нету.
Из-за шторок не идет.
Там печатают поэта —
шесть копеек разворот.

Сторож спит, культурно пьяный,
бригадир не настучит;
на машине иностранной
аккуратно счетчик сбит.

Без напряга, без подлянки
дело верное идет
на Ордынке, на Полянке,
возле Яузских ворот...

Эту книжку в ползарплаты
и нестрашную на вид
в коридорах Госиздата
вам никто не подарит.

Эта книжка ночью поздней,
как сказал один пиит,
под подушкой дышит грозно,
как крамольный динамит.

И за то, что много света
в этой книжке между строк,
два молоденьких поэта
получают первый срок.

Первый срок всегда короткий,
а добавочный — длинней,
там, где рыбой кормят четко,
но без вилок и ножей.

И пока их, как на мине,
далеко заволокло,
пританцовывать вело,
что-то сдвинулось над ними,
в небесах произошло.

За окошком света нету.
Прорубив его в стене,
запрещенного поэта
напечатали в стране.

Против лома нет приема,
и крамольный динамит
без особенного грома
прямо в камере стоит.

Два подельника ужасных,
два бандита — Бог ты мой! —
недолеченных, мосластых
по Шоссе Энтузиастов
возвращаются домой.

И кому все это надо,
и зачем весь этот бред,
не ответит ни Лубянка,
ни Ордынка, ни Полянка,
ни подземный Ленсовет,
как сказал другой поэт.