Я просто ребёнок -
такой же, каким был в детстве.
Мне только немного
поменьше стало всего хотеться.
К примеру сластей -
на них всё сразу не стану тратить.
И впредь не хочется скоростей
(вдавиться в сиденье, трястись и бояться) -
я налетался - хватит.
И эта собака (мёртвая, через дорогу) -
раньше я всю бы её рассмотрел с головы до пят
и пошел бы, позвал ребят,
ткнул палкой её, а после - вопящего Павлика-недотрогу.
Взгляд отвожу. Существование жалкое, суета,
черт с ним, благосостоянием,
когда в сердце эта бродяче-собачая драная
нищета.
Очень понравилось.Только, я бы, пожалуй закончила четвертым. Последние два вынимают нерв окончательно. А надо ли его совсем вынимать?
ну я с весны ничего не графоманил, поэтому язык онемел, не чувствую, когда замолчать) а что значит вынимают нерв?
Понимаете, первые четыре написаны живым человеком, страдающим, но очень живым (ребёнком, ага). Смотрите, в первом ЛГ осознает себя, как ребёнка, пусть и постаревшего. Во-втором - явное живое раздражение, в третьем - живое, явно доставляющее удовольствие воспоминание (особенно про Павлика), в четвертом эмоциональное восклицние, сильные, яркие, образные слова. А два последних уже даже почти и не живым человеком, как будто писаны, в них нет ни эмоции, ни чувста, даже в "про куличики" это просто повтор и констатация, поэтому им не веришь, а когда не веришь, то весь стих воспринимается уже, как формальное нытье (а в формальном нытье нерва нет).
д да, наверное так и есть. режу)
Кстати, думаю, что именно поэтому, Игорь, предложил, отчасти вернуть нерв, заменив "умри" на "живи".
Вернуть нерв? Ну может быть. Я просто исходил из культурной христианской составляющей - жить это подвиг. Умереть -... не подвиг
"...когда в сердце эта бродяче-собачая драная нищета" - значит, автор не нищий духом.
Зацепило.
Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Облетали дворовые вязы,
длился проливня шепот бессвязный,
месяц плавал по лужам, рябя,
и созвездья сочились, как язвы,
августейший ландшафт серебря.
И в таком алматинском пейзаже
шел я к дому от кореша Саши,
бередя в юниорской душе
жажду быть не умнее, но старше,
и взрослее казаться уже.
Хоть и был я подростком, который
увлекался Кораном и Торой
(мама – Гуля, но папа – еврей),
я дружил со спиртной стеклотарой
и травой конопляных кровей.
В общем, шел я к себе торопливо,
потребляя чимкентское пиво,
тлел окурок, меж пальцев дрожа,
как внезапно – о, дивное диво! –
под ногами увидел ежа.
Семенивший к фонарному свету,
как он вляпался в непогодь эту,
из каких занесло палестин?
Ничего не осталось поэту,
как с собою его понести.
Ливни лили и парки редели,
но в субботу четвертой недели
мой иглавный, игливый мой друг
не на шутку в иглушечном теле
обнаружил летальный недуг.
Беспокойный, прекрасный и кроткий,
обитатель картонной коробки,
неподвижные лапки в траве –
кто мне скажет, зачем столь короткий
срок земной был отпущен тебе?
Хлеб не тронут, вода не испита,
то есть, песня последняя спета;
шелестит календарь, не дожит.
Такова неизбежная смета,
по которой и мне надлежит.
Ах ты, ежик, иголка к иголке,
не понять ни тебе, ни Ерболке
почему, непогоду трубя,
воздух сумерек, гулкий и колкий,
неживым обнаружил тебя.
Отчего, не ответит никто нам,
все мы – ежики в мире картонном,
электрическом и электронном,
краткосрочное племя ничьё.
Вопреки и Коранам, и Торам,
мы сгнием неглубоким по норам,
а не в небо уйдем, за которым,
нет в помине ни бога, ни чё…
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.