Даю честное слово, что
в момент написания данного
текста я не был знаком со стихотворением
Вохи "В этой светлой глуши..."
Над махиной холма — запустенье на радость ветрам,
уносящим соломинки дней с ветхой кровли небес,
безнадежно просевшей по центру на брошенный храм
и собой придавившей его покосившийся крест…
Я спускаюсь тропой известковой до сонной Оки,
от седой колокольни, туда, где под звон комаров
синеглазый цикорий на свет распахнул лепестки,
сеткой тени своей укрывая от глаз чужаков
ледяной родничок, отыскавший дорогу сквозь тьму
под корнями полыни и тяжестью камня сырой.
Словно к божьей деснице, я молча склоняюсь к нему —
причаститься смиренно его неземной чистотой,
прикоснуться губами, вобрать и прозрачность, и свет,
тишину пустоты и густое дыханье лесов;
и поверить в бессмертье души в бесконечности лет,
и познать безграничность молчанья и суетность слов.
И понять, что о днях испытаний не стоит скорбеть
и страшиться грядущей зимы и дыханья могил:
в черноте преисподней одним предстоит почернеть,
а другим — обрести чистоту и сияние крыл;
что дороги к познанью лежат через муки и дым,
но не властны над ищущим истину холод и тьма…
И, вздохнув с облегченьем, вернусь я немножко другим
под небесную твердь, что накрыла махину холма.
Анциферова. Жанна. Сложена
была на диво. В рубенсовском вкусе.
В фамилии и имени всегда
скрывалась офицерская жена.
Курсант-подводник оказался в курсе
голландской школы живописи. Да
простит мне Бог, но все-таки как вещ
бывает голос пионерской речи!
А так мы выражали свой восторг:
«Берешь все это в руки, маешь вещь!»
и «Эти ноги на мои бы плечи!»
...Теперь вокруг нее – Владивосток,
сырые сопки, бухты, облака.
Медведица, глядящаяся в спальню,
и пихта, заменяющая ель.
Одна шестая вправду велика.
Ложась в постель, как циркуль в готовальню,
она глядит на флотскую шинель,
и пуговицы, блещущие в ряд,
напоминают фонари квартала
и детство и, мгновение спустя,
огромный, черный, мокрый Ленинград,
откуда прямо с выпускного бала
перешагнула на корабль шутя.
Счастливица? Да. Кройка и шитье.
Работа в клубе. Рейды по горящим
осенним сопкам. Стирка дотемна.
Да и воспоминанья у нее
сливаются все больше с настоящим:
из двадцати восьми своих она
двенадцать лет живет уже вдали
от всех объектов памяти, при муже.
Подлодка выплывает из пучин.
Поселок спит. И на краю земли
дверь хлопает. И делается уже
от следствий расстояние причин.
Бомбардировщик стонет в облаках.
Хорал лягушек рвется из канавы.
Позванивает горка хрусталя
во время каждой стойки на руках.
И музыка струится с Окинавы,
журнала мод страницы шевеля.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
