Белым-бело, в пределы и в придел,
Густеет снег в заглушенных проулках.
И тишина, лишь что-то бьется гулко
Под птичьим пухом в такт чужой звезде.
И в этой воцарившейся зиме,
Что славит ветер на волшебной флейте,
В плаще и маске - вылитый Дарт Вейдер,
Мой черный человек идет ко мне.
Я жду его, как ждал бы Дон Гуан
Объятий неживого командора,
Вот только чую, он придет нескоро,
Все глубже ночи каверзный капкан.
Мой труд готов, и в точке волшебства,
Где сплетены кларнеты и гобои,
Мой реквием меня еще догонит,
Когда сойдутся нужные слова.
С немых небес сползает глыба льда,
И мимо нот срывается навстречу,
Но Фигаро поет то в чет, то в нечет,
И кажется в дебюте - не беда.
Невыносимы легкость, быт и яд,
Сальери слеп, Бетховен номер пятый
Давно сыграл в пристенок пиччикатто,
И ночь прошла, как тысяча токатт.
Но не пришел мой черный человек,
А белым людям реквием не нужен.
По снежным венам непрозрачных кружев
Шуршит рассвета медленный разбег.
Обычно мне хватает трёх ударов.
Второй всегда по пальцу, бляха-муха,
а первый и последний по гвоздю.
Я знаю жизнь. Теперь ему висеть
на этой даче до скончанья века,
коробиться от сырости, желтеть
от солнечных лучей и через год,
просроченному, сделаться причиной
неоднократных недоразумений,
смешных или печальных, с водевильным
оттенком.
Снять к чертям — и на растопку!
Но у кого поднимется рука?
А старое приспособленье для
учёта дней себя ещё покажет
и время уместит на острие
мгновения.
Какой-то здешний внук,
в летах, небритый, с сухостью во рту,
в каком-нибудь две тысячи весёлом
году придёт со спутницей в музей
(для галочки, Европа, как-никак).
Я знаю жизнь: музей с похмелья — мука,
осмотр шедевров через не могу.
И вдруг он замечает, бляха-муха,
охотников. Тех самых. На снегу.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
