Он пробовал думать ночь, и она тотчас зажигала звезды,
заводила цикад, надувала сов, щекотала закат щеглами,
лотосами по воде писала ему, что этот мир никогда и не будет роздан
до конца, хоть пригоршнями его, хоть полными рукавами
бери. Он брал.
У окна до темна, шевелил Шекспира, Пирра чертил мелками на ламинате
кровати.
Она чертила кометой: Где ты: – в ответ на икоту «кто ты?» –
в Шекспире, в Сервантесе, в Достоевском?
Он только пытался подумать день, и она голубела, покуда сетчатки хватит,
запускала цветы в поля, в моря китов, охотников в перелески.
Он опускал глаза, и она истекала кровью, соком, слезами, в принципе истекала.
Ночною прохладой в сон, дорогой от храма, к храму, весенней метаморфозой
«живи». Он жил.
Он только пытался подумать сказать ей: Детка тебя мне, возможно, мало, –
а она уже знала.
Она просто растила цветок свой (как все на ее планете), просто растила розу…
В тот год была неделя без среды
И уговор, что послезавтра съеду.
Из вторника вели твои следы
В никак не наступающую среду.
Я понимал, что это чепуха,
Похмельный крен в моем рассудке хмуром,
Но прилипающим к стеклу лемуром
Я говорил с тобой из четверга.
Висела в сердце взорванная мина.
Стояла ночь, как виноватый гость.
Тогда пришли. И малый атлас мира
Повесили на календарный гвоздь.
Я жил, еще дыша и наблюдая,
Мне зеркало шептало: "Не грусти!"
Но жизнь была как рыба молодая,
Обглоданная ночью до кости, –
В квартире, звездным оловом пропахшей,
Она дрожала хордовой струной.
И я листок твоей среды пропавшей
Подклеил в атлас мира отрывной.
Среда была на полдороге к Минску,
Где тень моя протягивала миску
Из четверга, сквозь полог слюдяной.
В тот год часы прозрачные редели
На западе, где небо зеленей, –
Но это ложь. Среда в твоей неделе
Была всегда. И пятница за ней,
Когда сгорели календарь и карта.
И в пустоте квартиры неземной
Я в руки брал то Гуссерля, то Канта,
И пел с листа. И ты была со мной.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
