Ну, здравствуй, маразм, ты на цыпочках входишь в мой мозг,
В мой чёрствый от времени серый ииссушеный воск.
Под черепом стало свободно, и ты заглянул,
Чихнул, осмотрелся, остался, бесстыдный манул.
Чужие стихи я давно не читаю, бухчу,
Плюю, благо ядом достану штук сто Пикачу,
Две сотни паетаф, три тысячи мелких писак –
Без яда ни дня! Это лозунг. Иначе никак!
Когда-то с душою дружил, но такая беда:
Убили мне душу проклятые ложь и еда,
И похоть с телами, от пота скользящими ниц,
И страсть унижения в скудной юдоли больниц.
От трения тел возгорелся и углем погас,
В агитку с шипеньем свернулся краплёный Пегас,
Остались лишь желчь и обида, и прочая блажь,
Да пара книжонок про Власть и бессилья багаж.
А было такое – душонка всё целилась ввысь,
Но ночью сожрала её ненасытная рысь.
Коль рожа крива, не спасут зеркала, говорят,
И пусть. Я такой, и плевал на поэтов отряд,
Змея, у которой отдавлен пожизненно хвост.
А Бог ест любовь, осиянный. И только вопрос
Опасно загнулся дугою: я жив или мёртв?
Прощай, open mind, ты бесстыдно, маразменно спёрт!
Обступает меня тишина,
предприятие смерти дочернее.
Мысль моя, тишиной внушена,
порывается в небо вечернее.
В небе отзвука ищет она
и находит. И пишет губерния.
Караоке и лондонский паб
мне вечернее небо навеяло,
где за стойкой услужливый краб
виски с пивом мешает, как велено.
Мистер Кокни кричит, что озяб.
В зеркалах отражается дерево.
Миссис Кокни, жеманясь чуть-чуть,
к микрофону выходит на подиум,
подставляя колени и грудь
популярным, как виски, мелодиям,
норовит наготою сверкнуть
в подражании дивам юродивом
и поёт. Как умеет поёт.
Никому не жена, не метафора.
Жара, шороху, жизни даёт,
безнадежно от такта отстав она.
Или это мелодия врёт,
мстит за рано погибшего автора?
Ты развей моё горе, развей,
успокой Аполлона Есенина.
Так далёко не ходит сабвей,
это к северу, если от севера,
это можно представить живей,
спиртом спирт запивая рассеяно.
Это западных веяний чад,
год отмены катушек кассетами,
это пение наших девчат,
пэтэушниц Заставы и Сетуни.
Так майлав и гудбай горячат,
что гасить и не думают свет они.
Это всё караоке одне.
Очи карие. Вечером карие.
Утром серые с чёрным на дне.
Это сердце моё пролетарии
микрофоном зажмут в тишине,
беспардонны в любом полушарии.
Залечи мою боль, залечи.
Ровно в полночь и той же отравою.
Это белой горячки грачи
прилетели за русскою славою,
многим в левую вложат ключи,
а Модесту Саврасову — в правую.
Отступает ни с чем тишина.
Паб закрылся. Кемарит губерния.
И становится в небе слышна
песня чистая и колыбельная.
Нам сулит воскресенье она,
и теперь уже без погребения.
1995
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
