Его звали Джон.
Просто-напросто Джон.
Таких везде миллион,
куда не поткнись…
Он просто ходил по свету,
Всем говорил: «Путешествую…»
Но его мирное шествие
было всего лишь поводом.
Жалким всего лишь поводом
чтобы бежать от себя…
Ведь если бежать трубя
о том, что ты убегаешь,
все тебя презирают,
а если они считают,
что ты бежишь просто так,
то, может, лишь покачают
вслед тебе головой…
С собой
Джон носил друга.
Точнее – носил подругу,
Носил на поясе в домике
из нержавеющей стали.
Если б вы только знали,
что то была за дружба…
Такой теперь не бывает.
Когда Джон отдыхал,
она его поучала.
И мудрость ее была мудрой,
и жидкой, и жгла внутри.
Пару глотков – и в путь.
…А с вечера – до зари
Джон засыпал где придется
в своем персональном ковчеге
с правом эвакуации
на случай новых потопов,
эмоциональных взрывов,
атаки злых марсиан,
и прочей всей суеты
которая существует,
но все же не наполняет
той пустой пустоты,
которая шепчет на ухо:
«Джонни, ты одинок?…»
А какой же, скажите, прок
сидеть, плевать в потолок,
лучше собрать рюкзак
и двинуться наугад,
сквозь время, ветер и мрак –
коль уж принято так
что мужчине, чтобы быть нежным
нужен законный повод,
а это весомый довод,
к шагу в ошибку «Брак».
И Джон начинает поиск,
сквозь мрак, ветер, и время –
ведь его породило племя,
обреченное верить в чушь,
что две половинки яблока
могут стать одним целым,
несмотря на разницу в сорте…
За Москва-рекой в полуподвале
Жил высокого роста блондин.
Мы б его помянули едва ли,
Кабы только не случай один.
Он вставал удивительно поздно.
Кое-как расставался со сном.
Батарея хрипела гриппозно.
Белый день грохотал за окном.
Выпив чашку холодного чаю,
Съев арахиса полную горсть,
Он повязывал шарф, напевая,
Брал с крюка стариковскую трость.
Был он молод. С лохматой собакой
Выходил в переулки Москвы.
Каждый вправе героя гулякой
Окрестить. Так и было, увы.
Раз, когда он осеннею ночью
Интересную книгу читал,
Некто белый, незримый воочью,
Знак смятенья над ним начертал.
С той поры временами гуляка
Различал под бесплотным перстом
По веленью незримого знака
Два-три звука в порядке простом.
Две-три ноты, но сколько свободы!
Как кружилась его голова!
А погода сменяла погоду,
Снег ложился, вставала трава.
Белый день грохотал неустанно,
Заставая его в неглиже.
Наш герой различал фортепьяно
На высоком одном этаже.
И бедняга в догадках терялся:
Кто проклятье его разгадал?
А мотив между тем повторялся,
Кто-то сверху ночами играл.
Он дознался. Под кровлей покатой
Жили врозь от людей вдалеке
Злой старик с шевелюрой косматой,
Рядом - девушка в сером платке.
Он внушил себе (разве представишь?
И откуда надежды взялись?),
Что напевы медлительных клавиш
Под руками ее родились.
В день веселой женитьбы героя
От души веселился народ.
Ели первое, ели второе,
А на третье сварили компот.
Славный праздник слегка омрачался,
Хотя "Горько" летело окрест, -
Злой старик в одночасье скончался,
И гудел похоронный оркестр.
Геликоны, литавры, тромбоны.
Спал герой, захмелев за столом.
Вновь литавры, опять геликоны -
Две-три ноты в порядке простом.
Вот он спит. По январскому полю
На громадном летит скакуне.
Видит маленький город, дотоле
Он такого не видел во сне.
Видит ратушу, круг циферблата,
Трех овчарок в глубоком снегу.
И к нему подбегают ребята
Взапуски, хохоча на бегу.
Сзади псы, утопая в кюветах,
Притащили дары для него:
Три письма в разноцветных конвертах -
Вот вам слезы с лица моего!
А под небом заснеженных кровель,
Привнося глубину в эту высь,
С циферблатом на ратуше вровень
Две-три птицы цепочкой.
Проснись!
Он проснулся. Открытая книга.
Ночь осенняя. Сырость с небес.
В полутемной каморке - ни сдвига.
Слышно только от мига до мига:
Ре-ре-соль-ре-соль-ре-до-диез.
1977
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
