– Хочу селёдку. Селёдки хочу! Неужели в Кензо нет ни одного смелого подданного, способного привезти его королеве немного рыбки?! Совсем немного, пару сотен бочонков сельди пряного посола! Кто-нибудь способен на подвиг ради будущего наследника?!
От бесконечного потока высокочастотных колебаний вяли розы, лопались стёкла фонарей и трещала голова у Императора. Что вызывало у него приступы лихорадочных бессмысленных сборов куда-нибудь-подальше-от-этого-визга.
Очнувшись на обрыве над излучиной вяло раскинувшейся Оборзульки, Единственномудрый затравленно оглянулся, но никого сзади не было. А вокруг славно и нежно щебетала естественная тишина природы. Природа – это вам не цивилизация, понимать надо! Это колыбель всея жизни. И к этой колыбели надо относиться с почтением. Не царапать на ней неприличных слов, не ломать, иначе некуда будет упасть в минуты слабости.
Минута слабости прошла, и император удивился, какой вздор может прийти в голову. Лучше бы оглушённое серое вещество посетила гениальная мысль, как избавиться от тех невыносимых децибел, которые всё чаще выдавала лужёная глотка императрицы.
– Позволю заметить, что Ваше Единственномудрие с лёгкостью может убить двух баранов одним ударом.
Император подскочил аж на 11 см над землёй, в полёте умудрился извернуться и после гулкого приземления уже стоял лицом к говорившему.
Невзрачная серая одежда, суковатая палка в руках, внешность презентабельная, породистая, вполне подходящая для высокородного мужа.
– Кто ты такой и как посмел нарушить наше уединение? — Надменно раздул ноздри император, опасливо косясь на палку. — И как посмел ты подслушивать мои мысли?
– Я услышал ваши слова, о, Единственномудрый. И вельми прошу прощения за внезапность и появление без представления. Ибо очень спешил послужить на благо Ваше и вашего великого королевства. — Учтивость незнакомца слегка успокоила трусоватого Императора.
– Служба на Наше благо есть первейшая обязанность каждого гражданина.
– Тогда я не буду утомлять Ваше-ство долгими вступлениями и сразу перейду к делу. Ваше Единственномудрие и сами давно знают ответ на свой вопрос, я всего лишь произношу его вслух, нисколько не претендуя на первенство, упаси меня Кензо. Вы думали о поставке рыбы и торговле баранами. Ваше многомудрие столь велико, что давно продумали план, как наладить торговый обмен с Нидирландией без особых затрат и с выгодой для королевства. Ваши барановоды вывели неприхотливых кензоанских шашлычно-мохеровых курдючных архаромериносов, попросту говоря, баранов. Бегают, прыгают, плавают, лазают по горам, маскируются под камни, едят все, что попадется, и плодятся как кролики. Вы послали пастухов вместе со стадом до побережья. Там они переправят баранов вплавь до нидирландского берега. Нидирландия заплатит золотом.
Но пастухи – люди простые, умом небогатые. Ваше многомудрие имеет более изощрённый план. Вы задумали отправиться с государственным визитом в Нидирландию. Во-первых, золото – это золото. Во-вторых, селёдка. В-третьих, государственные дела требуют Вашего присутствия за пределами дворца и вдали от королевы с её капризами.
Глупо хлопая глазами и заворожённо кивая, император слушал плавно журчащую речь незнакомца. Особенно ему понравилось место про императрицу. Как хорошо: кто-то думает, составляет планы, да ещё и отказывается от награды. Награда! Ещё никто просто так не разговаривал с императором, им всем что-то от него надо. Повелительным жестом, полным самодовольства, он остановил, казалось бы, нескончаемый поток.
– Какую награду ты хочешь за свою службу? И назови своё имя и звание, гражданин. И паспорт покажи.
При слове «паспорт» незнакомец закаменел лицом. На лбу проступили складки напряжённой мысли. Через минуту столбняк прошёл, и он облегчённо выдохнул: – Паспорт я отдал паспортистке на продление. Но у меня есть справка. В сопровождение слов рука достала из кармана пергамент и протянула императору. Тот машинально взял листок и уставился на мятую, но девственную поверхность.
– Что это?
– Это справка о том, что я являюсь подданным Кензо, зовут меня Евген Баранин, я из приличной семьи, род захиревших дворян. Мы всегда служили верно и преданно императорскому правлению при дворе.
– Из приличной… Служили при дворе… Подданный… — Бездумно повторял император. А незнакомец внимательно смотрел ему прямо в глаза и у того, кого нельзя называть по имени, по спине словно змея ползла холодная и влажная. Бррр. Сложный человек, надо будет проверить по картотеке. Император был уверен, что на чистом пергаменте непонятным образом проявились буквы и слова. Он решил не обращать внимания на пустяк, тем более пустячок вежливо, но решительно забрал незнакомец. Гораздо важнее государственные бараны, тьфу, дела.
– Что ты там говорил про баранов, повтори-ка.
– Охотно. Кензонийские бараны – твари настолько универсальные, что смело можно сделать из них основание для плота, настелить на стадо доски и с комфортом переплывать залив. Ваше Единственномудрие совершит акт величайший – самолично прибудет в Нидирландию, чего их правитель после сожжения флота никак не ожидает. А Вы возьмёте его тёпленьким в его, конечно, не идущим ни в какое сравнение с Вашим дворцом сарае. Самолично с моей помощью выберете отборных гастарбайтеров. И осмотрите их корабли и лодки. Вам ничего не будет стоить настоять на получении лодок для перевозки рабочих и пары кораблей впридачу, соответствующих вашему высочайшему статусу. Лодки потом можно будет попридержать, а корабли – это же подарок от восхищённой Нидирландии великому уму императора! Потихоньку можно будет собрать флот совершенно бесплатно.
С каждой каплей похвалы, елеем лившейся из уст Евгена, император раздувался от важности. Ещё немного и он начнёт источать мирру, а то и взорвётся радужными брызгами.
Евген тоже заметил это распухание и решил не доводить до взрыва. Он легонько ткнул дородное тело в бок, отчего император резко выдохнул и пришёл в себя. Колдун сделал вид, что это не он. И немедленно взял барана за рога:
– Итак, я готов отдать всего себя для выполнения Ваших великих задач. Назначьте меня каким-нибудь там распорядителем, и через четыре дня мы стартуем в великий поход, который затмит собой славу Александра!
Словно пятна на белой рубахе,
проступали похмельные страхи,
да поглядывал косо таксист.
И химичил чего-то такое,
и почёсывал ухо тугое,
и себе говорил я «окстись».
Ты славянскими бреднями бредишь,
ты домой непременно доедешь,
он не призрак, не смерти, никто.
Молчаливый работник приварка,
он по жизни из пятого парка,
обыватель, водитель авто.
Заклиная мятущийся разум,
зарекался я тополем, вязом,
овощным, продуктовым, — трясло, —
ослепительным небом на вырост.
Бог не фраер, не выдаст, не выдаст.
И какое сегодня число?
Ничего-то три дня не узнает,
на четвёртый в слезах опознает,
ну а юная мисс между тем,
проезжая по острову в кэбе,
заприметит явление в небе:
кто-то в шашечках весь пролетел.
2
Усыпала платформу лузгой,
удушала духами «Кармен»,
на один вдохновляла другой
с перекрёстною рифмой катрен.
Я боюсь, она скажет в конце:
своего ты стыдился лица,
как писал — изменялся в лице.
Так меняется у мертвеца.
То во образе дивного сна
Амстердам, и Стокгольм, и Брюссель
то бессонница, Танька одна,
лесопарковой зоны газель.
Шутки ради носила манок,
поцелуй — говорила — сюда.
В коридоре бесился щенок,
но гулять не спешили с утра.
Да и дружба была хороша,
то не спички гремят в коробке —
то шуршит в коробке анаша
камышом на волшебной реке.
Удалось. И не надо му-му.
Сдачи тоже не надо. Сбылось.
Непостижное, в общем, уму.
Пролетевшее, в общем, насквозь.
3
Говори, не тушуйся, о главном:
о бретельке на тонком плече,
поведенье замка своенравном,
заточённом под коврик ключе.
Дверь откроется — и на паркете,
растекаясь, рябит светотень,
на жестянке, на стоптанной кеде.
Лень прибраться и выбросить лень.
Ты не знала, как это по-русски.
На коленях держала словарь.
Чай вприкуску. На этой «прикуске»
осторожно, язык не сломай.
Воспалённые взгляды туземца.
Танцы-шманцы, бретелька, плечо.
Но не надо до самого сердца.
Осторожно, не поздно ещё.
Будьте бдительны, юная леди.
Образумься, дитя пустырей.
На рассказ о счастливом билете
есть у Бога рассказ постарей.
Но, обнявшись над невским гранитом,
эти двое стоят дотемна.
И матрёшка с пятном знаменитым
на Арбате приобретена.
4
«Интурист», телеграф, жилой
дом по левую — Боже мой —
руку. Лестничный марш, ступень
за ступенью... Куда теперь?
Что нам лестничный марш поёт?
То, что лестничный всё пролёт.
Это можно истолковать
в смысле «стоит ли тосковать?».
И ещё. У Никитских врат
сто на брата — и чёрт не брат,
под охраною всех властей
странный дом из одних гостей.
Здесь проездом томился Блок,
а на память — хоть шерсти клок.
Заключим его в медальон,
до отбитых краёв дольём.
Боже правый, своим перстом
эти крыши пометь крестом,
аки крыши госпиталей.
В день назначенный пожалей.
5
Через сиваш моей памяти, через
кофе столовский и чай бочковой,
через по кругу запущенный херес
в дебрях черёмухи у кольцевой,
«Баней» Толстого разбуженный эрос,
выбор профессии, путь роковой.
Тех ещё виршей первейшую читку,
страшный народ — борода к бороде,
слух напрягающий. Небо с овчинку,
сомнамбулический ход по воде.
Через погост раскусивших начинку.
Далее, как говорится, везде.
Знаешь, пока все носились со мною,
мне предносилось виденье твоё.
Вот я на вороте пятна замою,
переменю торопливо бельё.
Радуйся — ангел стоит за спиною!
Но почему опершись на копьё?
1991
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
