Император всея Кензо как раз собирался вкусить третий завтрак, а вкушать он любил. Вышел на балкон, втянул носом воздух Кензонии, крякнул от удовольствия и взглянул на накрытый стол. Рыба трескучая по-бериллюйски, рыба маслянистая по-шахонски, картофан на шпажках, зелень свежая, только утром сорванная, помытая и разложенная в шахматном порядке по блюдам, лимончик (заморский фрукт) нарезанный истекающими соком ломтиками, овощи тушёные в горшочке, масло баранье, вишнёвый аперитив.
И только Император занёс руку над вилкой, как небо прочертил яркий болид, сначала снизу вверх, а потом обратно на Задрапульку, и следом раздался гром.
– Это что такое творится?! — Возопил он и дёрнул ногой в сторону визиря. Вышколенные годами рефлексы отодвинули зад Герасима ровно на 11,56 мм, что было достаточно для прохождения носка сапога Единственномудрого по е2-е2 касательной, чтобы не оскорбить его Императорство промахом, но и не нанести филейной части ущерб. Как говорится, и императоры довольны, и зады в сохранности.
– Сей же час велю узнать, — Герасим применил магический визирский приём растворения в воздухе: кинув из-за спины кусок вяленой рыбы, отвлёк внимание Императора, и пока тот наблюдал за полётом, на цыпочках выбежал с балкона.
Император знал возможности своих подданных, на то он и Единственномудрый, и с точностью до четверти мог сказать, сколько длится «сей час». Дабы убить время ожидания, а это ни много ни мало семь часов, пошёл он к феям. А что такого?
В императорской оранжерее, которая была столь огромна, сколь хватило мысли главного архитектора Белявкина, произрастало множество неместных сортов и видов. Фейхуя тоже была специально завезена, но не из-за своих слабых вкусовых свойств, а из-за того, что на ней обитали феи. Они жили, ели, размножались и умирали исключительно на этом растении. Толстенькие, покрытые мягкой двенадцатицветной шёрсткой, феи очень медленно переползали с ветки на ветку, жевали листья и плоды фейхуи, здесь же засыпали, смешно свесив конечности. Если взять на руки фею, у ней срабатывал тряпичный рефлекс: ручки-ножки расслаблялись и фея повисала на руках, как тряпичная кукла. За это в Кензо они получили второе название — тряпичники.
Феи ничего особенного не умели, ни летать (это какие крылья надо иметь, чтобы поднять в разреженный воздух упитанную тушку?), ни колдовать (откуда у зверьков такие способности?), ни думать. Зато у них были круглые, огромные, на полличика влажные глаза, которыми они смотрели на всех, почти не мигая. И от этого взгляда становилось как-то спокойно и умиротворённо. А если смотреть им в глаза в течение 10 минут, то неудержимо клонило в сон. Император частенько пользовался этим удобным заменителем снотворного. Как ещё убить семь часов, если не сном?
Пройдя 12 шагов, Император остановился, резко хлопнул пухлой ладошкой себя по лбу и, развернувшись «кру-у-у-гом», быстро засеменил обратно. На столе остался несъеденный третий завтрак, к которому уже подбирался толстый котяра. С наслаждением пнув в рыжий бок и получив на сапог новое украшение – вцепившийся когтями и зубами злой комок, Император проверил работу скорняка. Сапог уберёг ногу от буйного нападения, за что скорняк, а заодно и сапожник были милостиво прощены заранее. С обиженными воплями злобный императорский любимец бросился за испуганным слугой. А Император, наконец-то, смог приступить к прерванной трапезе.
Аппетитно причмокивая, он отправил в рот сбрызнутый лимоном кусочек рыбы трескучей по-бериллюйски. Нежная мякоть таяла на языке, раскрывался букет пряных трав, кислинка лимона добавляла вкусу изысканность. Но вместо удовольствия и плотской радости Император ощутил приступ ненависти. Давеча жена собственноручно отобрала у него лимон, и шпагат по-мифийски был безнадёжно испорчен отсутствием важного ингредиента. Эта вздорная женщина всегда портит жизнь ему, великому и мудрому как его там (имя нельзя называть), в общем, Императору! Ненависть разрасталась в груди шипастым репейником, завтрак был безнадёжно испорчен, отчего репейник становился шипастее и больше. Вскоре Император разозлился настолько, что позволил себе закричать на гаргонию в горшке. Он топал ногами, месил воздух кулачками и кричал разные обидные слова, которые как будто кто-то подсказывал ему на ушко.
Если бы Император не был столь занят бессмысленными телодвижениями, то заметил бы полупрозрачную фигуру Пастуха, который стоял за его спиной и довольный распухал от щедрого обеда. Конечно, это он подтолкнул мысли человечка в нужном направлении, расчистил русло ненависти и умело подогревал обед нужными словами. Что-что, а заставить разумное существо поделиться энергией Пастухи умели в совершенстве. Когда от чего-то зависит жизнь, ещё не такое научишься.
Несколько минут негатива совершенно обессилили Императора. Он устало плюхнулся в кресло и уже без удовольствия, механически поедал рыбу.
А едва передвигавшийся от сожранной энергии Пастух отполз в укрытие — переваривать и усваивать. Отличного он нашёл себе «бычка» — легко разгоняется в негатив, заводится с пол-оборота, злится долго и со вкусом. Вкусняшка, деликатес.
Сегодня можно снять декалькомани,
Мизинец окунув в Москву-реку,
С разбойника Кремля. Какая прелесть
Фисташковые эти голубятни:
Хоть проса им насыпать, хоть овса...
А в недорослях кто? Иван Великий -
Великовозрастная колокольня -
Стоит себе еще болван болваном
Который век. Его бы за границу,
Чтоб доучился... Да куда там! Стыдно!
Река Москва в четырехтрубном дыме
И перед нами весь раскрытый город:
Купальщики-заводы и сады
Замоскворецкие. Не так ли,
Откинув палисандровую крышку
Огромного концертного рояля,
Мы проникаем в звучное нутро?
Белогвардейцы, вы его видали?
Рояль Москвы слыхали? Гули-гули!
Мне кажется, как всякое другое,
Ты, время, незаконно. Как мальчишка
За взрослыми в морщинистую воду,
Я, кажется, в грядущее вхожу,
И, кажется, его я не увижу...
Уж я не выйду в ногу с молодежью
На разлинованные стадионы,
Разбуженный повесткой мотоцикла,
Я на рассвете не вскочу с постели,
В стеклянные дворцы на курьих ножках
Я даже тенью легкой не войду.
Мне с каждым днем дышать все тяжелее,
А между тем нельзя повременить...
И рождены для наслажденья бегом
Лишь сердце человека и коня,
И Фауста бес - сухой и моложавый -
Вновь старику кидается в ребро
И подбивает взять почасно ялик,
Или махнуть на Воробьевы горы,
Иль на трамвае охлестнуть Москву.
Ей некогда. Она сегодня в няньках,
Все мечется. На сорок тысяч люлек
Она одна - и пряжа на руках.
25 июня - август 1931
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.