и да растворятся все демоны этого мира в канпоте))
Это ж надо было такому случиться, Ламья забыла закрыть Дверь и оттуда ощутимо тянуло межмировым сквозняком. Ну, неопытная она ещё, что взять с ученика. Стоп! Не открывала она ни Дверь, ни Дверей. Вообще примус починяла. Какого розовоуха тут творится?!
Опять болит голова. Снова справа. Это какой-то бестелесный дух пытается пробить защиту. Как же они ей надоели. Каждый день кто-то пытается докопаться до Мага. Глупые твари! Ничему не учатся, даже примеры других, сожжённых или развоплощённых, не останавливают.
-Ну, неужели непонятно?! Я очень-очень-очень сильный маг, отдыхаю, никого не трогаю, и не надо меня доставать. Это всегда заканчивается одинаково — нет помехи, нет проблем! Ну, что, сущь, ты на этот раз попалась умная и отстанешь или тупая и погибнешь?
Ламья поняла, что говорит вслух. Как неосторожно. Хорошо, что рядом не было никого из горожан. Люди не любят, когда кто-то говорит сам с собой, им кажется это очень странным. – Надо быть осторожнее, — пожурила она себя.
Голова не перестаёт. К тупой боли в правой части лба добавилась ещё и лёгкая тошнота. У-у, это уже серьёзно. Это значит, что «пришла» не мелкая сошка, а кто-то покрупнее «крысы». «И кто, интересно, к нам пожаловал?»
Посерьёзнев, Ламья мысленно обратилась к своим помощникам. У каждого мага, принявшего больше двух кодексов, они есть. Ох, как же она любила это ощущение Силы: всё тело охватывает тянущее напряжение энергии, в груди вспыхивает костёр ярости, кончики пальцев потрескивают — крохотные шаровые молнии готовы сорваться, вспухнуть до размеров головы и лететь в сторону непрошеного гостя. Окружающее пространство уплотняется, вихри энергии закручиваются в тугие жгуты… В эти моменты она ощущает себя Творцом, способным сотворить всё или разрушить. Но магические кодексы не дают сделать что-то, могущее нарушить сложную гармонию сил…
Обострённым внутренним магическим зрением она увидела «противника». Хм, что-то новенькое: полосатое, причём в продольную полоску, с мягкими шипами по бокам головы, есть лапы, и форма нестабильная, меняющаяся. Сохраняются лишь общие очертания. Интересно, где такие живут? Но в принципе, всё равно, кто это и где. Главное, что оно рядом и продолжает ломиться, голодное, наверное. – Нет уж, дружок, мои запасы — это мои запасы, и никакой дармовщинки тебе не обломится! — Ей хотелось всего лишь избавиться от боли.
И появился этот рогатый кисель, конечно, из-за Двери. Ламья всматривается в угольную черноту на том месте, где обычно бывает дверь в туалет, а сейчас дверь как будто прозрачная и за ней жуткая пустота, и замечает кончик жёлтого хвоста. Ах, вот оно что! Вот, кто это натворил!
Опять эта желтопузая ящерица – Золотой дракон, Страж Оси, как и в прошлый раз, попытался по-пацански доказать, что он не слабее её. Драконы, особенно Стражи, растут о-о-очень долго, а их мозги и того дольше. «Ребёночек» вообще-то ростом 7 метров в холке, но дитё дитём, причём довольно агрессивное и пакостливое. Этот подросток однажды проиграл ей один из споров. Но вместо честного признания поражения, плевался, верещал и обещал страшно отомстить. Вот мелкий гадёныш! Не врал ведь про месть. Жаль, развоплощать его нельзя, и Силу забирать тоже, он обязан сторожить Ось. Но про межмирье ничего не было сказано. Ламья хищно ухмыльнулась и сделала малозаметный жест: с пальцев сорвались молнии, соединились, образовали приличный такой шар, Страж получил ощутимый пинок по мясистому заду и исчез из виду. Пусть побарахтается там в полном хаосе и разрушении, остынет. В межмирье даже Стражи долго не выдерживают. Ну, и что?! Он выберется.
Нечего было портить её квартиру! Дверь в туалет сделать Дверью, это ж надо было придумать! Щенок...
Ламья хорошенько подумала, прикинула варианты. Один раз она уже её запечатывала, но пройдоха открыл с другого уровня. Нет, эта вредная недоросль снова будет пытаться, пока не откроет. Надо сделать иначе. Смелый вариант вдохновил и поднял настроение. Хихикая от собственной находчивости, она перекинула канал от Двери прямо в Абсолютную Тьму. В следующий раз, когда он будет её открывать, — сюрпрайз! Довольная собой она обернулась и вспомнила, что…
Там же была киселеобразная сущность. В голове слегка прояснилось. Так, уже хорошо. Разбираться с рогатым киселём будет легче.
А где он? Неужели благоразумно свалил, пока она разбиралась с желтопузым идиотом? Видимо, страх оказаться там, где не выживает ничто живое, потряс его до самых чего, мозгов? Есть ли они у таких тугодумов, сомневаюсь. Ну, свалил и славно, не надо напрягаться. Слава Богу! Боль в голове почти ушла.
Поблагодарив помощников и послав им «любовь», Ламья «оглядела» себя. Да, надо восстанавливать поля и защиты, продавленные и продырявленные в нескольких местах. Что-то в последнее время её стали чаще пробивать, нехорошо, где-то слабина, надо усиливаться. Не дают расслабиться, тренажёры тупоголовые!..
Небо.
Горы.
Небо.
Горы.
Необъятные просторы с недоступной высоты. Пашни в шахматном порядке, три зеленые палатки, две случайные черты. От колодца до колодца желтая дорога вьется, к ней приблизиться придется - вот деревья и кусты. Свист негромкий беззаботный, наш герой, не видный нам, движется бесповоротно. Кадры, в такт его шагам, шарят взглядом флегматичным по окрестностям, типичным в нашей средней полосе. Тут осина, там рябина, вот и клен во всей красе.
Зелень утешает зренье. Монотонное движенье даже лучше, чем покой, успокаивает память. Время мерится шагами. Чайки вьются над рекой. И в зеленой этой гамме...
- Стой.
Он стоит, а оператор, отделяясь от него, методично сводит в кадр вид героя своего. Незавидная картина: неопрятная щетина, второсортный маскхалат, выше меры запыленный. Взгляд излишне просветленный, неприятный чем-то взгляд.
Зритель видит дезертира, беглеца войны и мира, видит словно сквозь прицел. Впрочем, он покуда цел. И глухое стрекотанье аппарата за спиной - это словно обещанье, жизнь авансом в час длиной. Оттого он смотрит чисто, хоть не видит никого, что рукою сценариста сам Господь хранит его. Ну, обыщут, съездят в рожу, ну, поставят к стенке - все же, поразмыслив, не убьют. Он пойдет, точней, поедет к окончательной победе...
Впрочем, здесь не Голливуд. Рассуждением нехитрым нас с тобой не проведут.
Рожа.
Титры.
Рожа.
Титры.
Тучи по небу плывут.
2.
Наш герой допущен в банду на урезанных правах. Банда возит контрабанду - это знаем на словах. Кто не брезгует разбоем, отчисляет в общий фонд треть добычи. Двое-трое путешествуют на фронт, разживаясь там оружьем, камуфляжем и едой. Чужд вражде и двоедушью мир общины молодой.
Каждый здесь в огне пожарищ многократно выживал потому лишь, что товарищ его спину прикрывал. В темноте и слепоте мы будем долго прозябать... Есть у нас, однако, темы, что неловко развивать.
Мы ушли от киноряда - что ж, тут будет череда экспозиций то ли ада, то ли страшного суда. В ракурсе, однако, странном пусть их ловит объектив, параллельно за экраном легкий пусть звучит мотив.
Как вода течет по тверди, так и жизнь течет по смерти, и поток, не видный глазу, восстанавливает мир. Пусть непрочны стены храма, тут идет другая драма, то, что Гамлет видит сразу, ищет сослепу Шекспир.
Вечер.
Звезды.
Синий полог.
Пусть не Кубрик и не Поллак, а отечественный мастер снимет синий небосклон, чтоб дышал озоном он. Чтоб душа рвалась на части от беспочвенного счастья, чтоб кололи звезды глаз.
Наш герой не в первый раз в тень древесную отходит, там стоит и смотрит вдаль. Ностальгия, грусть, печаль - или что-то в том же роде.
Он стоит и смотрит. Боль отступает понемногу. Память больше не свербит. Оператор внемлет Богу. Ангел по небу летит. Смотрим - то ль на небо, то ль на кремнистую дорогу.
Тут подходит атаман, сто рублей ему в карман.
3.
- Табачку?
- Курить я бросил.
- Что так?
- Смысла в этом нет.
- Ну смотри. Наступит осень, наведет тут марафет. И одно у нас спасенье...
- Непрерывное куренье?
- Ты, я вижу, нигилист. А представь - стоишь в дозоре. Вой пурги и ветра свист. Вахта до зари, а зори тут, как звезды, далеки. Коченеют две руки, две ноги, лицо, два уха... Словом, можешь сосчитать. И становится так глухо на душе, твою, блин, мать! Тут, хоть пальцы плохо гнутся, хоть морзянкой зубы бьются, достаешь из закутка...
- Понимаю.
- Нет. Пока не попробуешь, не сможешь ты понять. Я испытал под огнем тебя. Ну что же, смелость - тоже капитал. Но не смелостью единой жив пожизненный солдат. Похлебай болотной тины, остуди на льдине зад. Простатиты, геморрои не выводят нас из строя. Нам и глист почти что брат.
- А в итоге?
- Что в итоге? Час пробьет - протянешь ноги. А какой еще итог? Как сказал однажды Блок, вечный бой. Покой нам только... да не снится он давно. Балерине снится полька, а сантехнику - говно. Если обратишь вниманье, то один, блин, то другой затрясет сквозь сон ногой, и сплошное бормотанье, то рычанье, то рыданье. Вот он, братец, вечный бой.
- Страшно.
- Страшно? Бог с тобой. Среди пламени и праха я искал в душе своей теплую крупицу страха, как письмо из-за морей. Означал бы миг испуга, что жива еще стезя...
- Дай мне закурить. Мне...
- Туго? То-то, друг. В бою без друга ну, практически, нельзя. Завтра сходим к федералам, а в четверг - к боевикам. В среду выходной. Авралы надоели старикам. Всех патронов не награбишь...
- И в себя не заберешь.
- Ловко шутишь ты, товарищ, тем, наверно, и хорош. Славно мы поговорили, а теперь пора поспать. Я пошел, а ты?
- В могиле буду вволю отдыхать.
- Снова шутишь?
- Нет, пожалуй.
- Если нет, тогда не балуй и об этом помолчи. Тут повалишься со стула - там получишь три отгула, а потом небесный чин даст тебе посмертный номер, так что жив ты или помер...
- И не выйдет соскочить?
- Там не выйдет, тут - попробуй. В добрый час. Но не особо полагайся на пейзаж. При дворе и на заставе - то оставят, то подставят; тут продашь - и там продашь.
- Я-то не продам.
- Я знаю. Нет таланта к торговству. Погляди, луна какая! видно камни и траву. Той тропинкой близко очень до Кривого арыка. В добрый час.
- Спокойной ночи. Может, встретимся.
- Пока.
4.
Ночи и дни коротки - как же возможно такое? Там, над шуршащей рекою, тают во мгле огоньки. Доски парома скрипят, слышится тихая ругань, звезды по Млечному кругу в медленном небе летят. Шлепает где-то весло, пахнет тревогой и тиной, мне уже надо идти, но, кажется, слишком светло.
Контуром черным камыш тщательно слишком очерчен, черным холстом небосвод сдвинут умеренно вдаль, жаворонок в трех шагах как-то нелепо доверчив, в теплой и мягкой воде вдруг отражается сталь.
Я отступаю на шаг в тень обессиленной ивы, только в глубокой тени мне удается дышать. Я укрываюсь в стволе, чтоб ни за что не смогли вы тело мое опознать, душу мою удержать.
Ибо становится мне тесной небес полусфера, звуки шагов Агасфера слышу в любой стороне. Время горит, как смола, и опадают свободно многия наши заботы, многия ваши дела.
Так повзрослевший отец в доме отца молодого видит бутылочек ряд, видит пеленок стопу. Жив еще каждый из нас. В звуках рождается слово. Что ж ты уходишь во мглу, прядь разминая на лбу?
В лифте, в стоячем гробу, пробуя опыт паденья, ты в зеркалах без зеркал равен себе на мгновенье. Но открывается дверь и загорается день, и растворяешься ты в спинах идущих людей...
5.
Он приедет туда, где прохладные улицы, где костел не сутулится, где в чешуйках вода. Где струится фонтан, опадая овалами, тает вспышками алыми против солнца каштан.
Здесь в небрежных кафе гонят кофе по-черному, здесь Сезанн и Моне дышат в каждом мазке, здесь излом кирпича веет зеленью сорною, крыши, шляпы, зонты отступают к реке.
Разгорается день. Запускается двигатель, и автобус цветной, необъятный, как мир, ловит солнце в стекло, держит фары навыкате, исчезая в пейзаже, в какой-то из дыр.
И не надо твердить, что сбежать невозможно от себя, ибо нету другого пути, как вводить и вводить - внутривенно, подкожно этот птичий базар, этот рай травести.
Так давай, уступи мне за детскую цену этот чудный станок для утюжки шнурков, этот миксер, ничто превращающий в пену, этот таймер с заводом на пару веков.
Отвлеки только взгляд от невнятной полоски между небом и гаснущим краем реки. Серпантин, а не серп, и не звезды, а блёстки пусть нащупает взгляд. Ты его отвлеки -
отвлеки, потому что татары и Рюрик, Киреевский, Фонвизин, Сперанский, стрельцы, ядовитые охра и кадмий и сурик, блядовитые дети и те же отцы, Аввакум с распальцовкой и Никон с братвою, царь с кошачьей башкой, граф с точеной косой, три разбитых бутылки с водою живою, тупорылый медведь с хитрожопой лисой, Дима Быков, Тимур - а иначе не выйдет, потому что, браток, по-другому нельзя, селезенка не знает, а печень не видит, потому что генсеки, татары, князья, пусть я так не хочу, а иначе не слышно.
Пусть иначе не слышно - я так не хочу. Что с того, что хомут упирается в дышло? Я не дышлом дышу. Я ученых учу.
Потому что закат и Георгий Иванов. И осталось одно - плюнуть в Сену с моста. Ты плыви, мой плевок, мимо башенных кранов, в океанские воды, в иные места...
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
