Попробуем так, вдруг пойдет?
Я не раз говорил, что кино люблю более, чем... ну, скажем, многое. Ну и разбираюсь, соответственно, чуток. Многие однорешеториане требовали от меня прозы, говоря, что она у меня лучше получается (потому что стихи у меня не выходят совсем, наверное). Но все не складывается. А это... и не проза и не критика. Изначально цель у меня одна. Записать кратко, чтоб не забыть или не упустить. Уйма фильмов протекают и помнишь лишь то, что понравились. А вот почему... Цель этих заметок не состоит ни в критике, ни в описании фильма. Это просто тезисы для меня, любимого, чтоб не забыть. Я несколько дней назад придумал это занятие ... Если понравится и не надоест мне, буду некоторые опусы изредка публиковать. Друзья, сори за это огромное вступление. Я буду рад, если кому-то кроме меня это будет интересно )
Выживут только любовники.
Джим Джармуш
«Крипто-вампирская любовная история» по словам автора. Я добавлю - эстетская. Стиль и эстетика фильма зашкаливают. Тягучее бессюжетное действие дает в полной мере насладиться Тильдой и Томом (Евой и Адамом – характерные имена, да?), натюрмортами и пейзажами. Любая часть интерьера квартиры Адама – это безукоризненно выстроенный натюрморт, а восточный Танжер и Детройт изобилуют чарующими, зачастую пугающими, красотами. Она… сухая, высокая, белесая, невесомая, парящая, улетающая, как будто невнимательная, но умеющая мгновенно собираться, и быть готовой к действиям, похожа на гепарда или львицу. Он… тоже поджар и высок, тоже длинноволос. Но темен… Инь и Янь. Все не буду больше о их внешности. Обещал себе в этих заметках быть предельно кратким и не описывать фильмы, а говорить о них. Точнее, минимально описывать.
Адам, Ева и Шекспир-Марло… вампиры. Но они давно отказались от людских жертв. Покупают донорскую кровь в больницах. Все пристойно и нивелирует это их отличие от людей. Но есть большее отличие, парадоксальное. Именно они и есть носители человеческой культуры. Они помнят, они любят, они знают, они помогали, а зачастую творили и создавали сами, а потом дарили людям. Во всех областях - от музыки и литературы до науки. И они с ужасом наблюдают, как увядает и деградирует мир людей-зомби, как они портят и заражают свою кровь (питье вампиров) и воду (свое питье). Джармуш отлично показал упадок на примере двух городов: Детройт покинут, в Танжере на каждом углу им предлагают наркотики и развлечения. Все на потребу сиюминутным удовольствиям!
Вернемся к Адаму с Евой. Их почитание старины, почтение к старине и знание ее завораживает. Как бережно они относятся к артефактам и природе! Они понимают, насколько бренен и хрупок мир, насколько ценно все в нем. Ева имеет больше душевных сил и умеет гармонично жить в этом мире, созерцая и даря любовь. Это едва ли не самое ценное. «Как ты можешь жить так долго и без всякой надежды? Эта твоя одержимость самобичеванием – пустая трата жизни. Вместо того, чтобы жить, наслаждаться природой, создавать, заботиться о чем-то и дружить с кем-то. Даже мог танцевать. Тогда и в любви был бы счастлив!», говорит она Адаму.
Кстати, примечательно, что при присутствии слова «любовники» в заглавии, в фильме начисто отсутствует секс. Есть уйма любви и нежности, но не секса.
На фоне всех этих высоких отношений, мудрых решений и любви возникает нелепая ситуация, когда кровь обычным цивилизованным способом добыть не удается. Наши двое любовников сидят на улице ночного Танжера. Она только что купила ему на все деньги знаменитейшую древнюю мандолину (по-моему). Так вот: ночь, луна, он наигрывает мелодию, они уже предельно истощены, смирились и ждут смерти… и вдруг видят, что на террасу прямо рядом с ними вышли юноша с девушкой и стали целоваться. Возможно, каждый из наших вампиров сам по себе улыбнулся бы, благословил бы их и умер, но… будучи вдвоем, переглянувшись… они захотели жить, каждый для другого... Интересно, обратили они свои жертвы. Думаю, да. Безусловно. Мне тут подумалось... Еще вариант идеи концовки. В этом умирающем, разлагающемся мире ценна только любовь. Они видят молодую пару. Юные, пышущие здоровьем, с по-восточному пухлыми чувственными губами... Такие не похожие на них - прозрачных и невесомых (уходящих?). И они дарят юным любовникам счастье любить дольше. Они дарят им долгую жизнь для любви, во имя любви. Выживут только любовники!
PS: И еще… музыка! На протяжении всего фильма просто волшебная музыка.
PPS: Линия Айвы. Я ничего не сказал. А что она? Она предельно понятна.
Царь Дакии,
Господень бич,
Аттила, -
Предшественник Железного Хромца,
Рождённого седым,
С кровавым сгустком
В ладони детской, -
Поводырь убийц,
Кормивший смертью с острия меча
Растерзанный и падший мир,
Работник,
Оравший твердь копьём,
Дикарь,
С петель сорвавший дверь Европы, -
Был уродец.
Большеголовый,
Щуплый, как дитя,
Он походил на карлика –
И копоть
Изрубленной мечами смуглоты
На шишковатом лбу его лежала.
Жёг взгляд его, как греческий огонь,
Рыжели волосы его, как ворох
Изломанных орлиных перьев.
Мир
В его ладони детской был, как птица,
Как воробей,
Которого вольна,
Играя, задушить рука ребёнка.
Водоворот его орды крутил
Тьму человечьих щеп,
Всю сволочь мира:
Германец – увалень,
Проныра – беглый раб,
Грек-ренегат, порочный и лукавый,
Косой монгол и вороватый скиф
Кладь громоздили на его телеги.
Костры шипели.
Женщины бранились.
В навозе дети пачкали зады.
Ослы рыдали.
На горбах верблюжьих,
Бродя, скикасало в бурдюках вино.
Косматые лошадки в тороках
Едва тащили, оступаясь, всю
Монастырей разграбленную святость.
Вонючий мул в очёсках гривы нёс
Бесценные закладки папских библий,
И по пути колол ему бока
Украденным клейнодом –
Царским скиптром
Хромой дикарь,
Свою дурную хворь
Одетым в рубища патрицианкам
Даривший снисходительно...
Орда
Шла в золоте,
На кладах почивала!
Один Аттила – голову во сне
Покоил на простой луке сидельной,
Был целомудр,
Пил только воду,
Ел
Отвар ячменный в деревянной чаше.
Он лишь один – диковинный урод –
Не понимал, как хмель врачует сердце,
Как мучит женская любовь,
Как страсть
Сухим морозом тело сотрясает.
Косматый волхв славянский говорил,
Что глядя в зеркало меча, -
Аттила
Провидит будущее,
Тайный смысл
Безмерного течения на Запад
Азийских толп...
И впрямь, Аттила знал
Свою судьбу – водителя народов.
Зажавший плоть в железном кулаке,
В поту ходивший с лейкою кровавой
Над пажитью костей и черепов,
Садовник бед, он жил для урожая,
Собрать который внукам суждено!
Кто знает – где Аттила повстречал
Прелестную парфянскую царевну?
Неведомо!
Кто знает – какова
Она была?
Бог весть.
Но посетило
Аттилу чувство,
И свила любовь
Своё гнездо в его дремучем сердце.
В бревенчатом дубовом терему
Играли свадьбу.
На столах дубовых
Дымилась снедь.
Дубовых скамей ряд
Под грузом ляжек каменных ломился.
Пыланьем факелов,
Мерцаньем плошек
Был озарён тот сумрачный чертог.
Свет ударял в сарматские щиты,
Блуждал в мечах, перекрестивших стены,
Лизал ножи...
Кабанья голова,
На пир ощерясь мёртвыми клыками,
Венчала стол,
И голуби в меду
Дразнили нежностью неизречённой!
Уже скамейки рушились,
Уже
Ребрастый пёс,
Пинаемый ногами,
Лизал блевоту с деревянных ртов
Давно бесчувственных, как брёвна, пьяниц.
Сброд пировал.
Тут колотил шута
Воловьей костью варвар низколобый,
Там хохотал, зажмурив очи, гунн,
Багроволикий и рыжебородый,
Блаженно запустивший пятерню
В копну волос свалявшихся и вшивых.
Звучала брань.
Гудели днища бубнов,
Стонали домбры.
Детским альтом пел
Седой кастрат, бежавший из капеллы.
И длился пир...
А над бесчинством пира,
Над дикой свадьбой,
Очумев в дыму,
Меж закопчённых стен чертога
Летал, на цепь посаженный, орёл –
Полуслепой, встревоженный, тяжёлый.
Он факелы горящие сшибал
Отяжелевшими в плену крылами,
И в лужах гасли уголья, шипя,
И бражников огарки обжигали,
И сброд рычал,
И тень орлиных крыл,
Как тень беды, носилась по чертогу!..
Средь буйства сборища
На грубом троне
Звездой сиял чудовищный жених.
Впервые в жизни сбросив плащ верблюжий
С широких плеч солдата, - он надел
И бронзовые серьги и железный
Венец царя.
Впервые в жизни он
У смуглой кисти застегнул широкий
Серебряный браслет
И в первый раз
Застёжек золочённые жуки
Его хитон пурпуровый пятнали.
Он кубками вливал в себя вино
И мясо жирное терзал руками.
Был потен лоб его.
С блестящих губ
Вдоль подбородка жир бараний стылый,
Белея, тёк на бороду его.
Как у совы полночной,
Округлились
Его, вином налитые глаза.
Его икота била.
Молотками
Гвоздил его железные виски
Всесильный хмель.
В текучих смерчах – чёрных
И пламенных –
Плыл перед ним чертог.
Сквозь черноту и пламя проступали
В глазах подобья шаткие вещей
И рушились в бездонные провалы.
Хмель клал его плашмя,
Хмель наливал
Железом руки,
Темнотой – глазницы,
Но с каменным упрямством дикаря,
Которым он создал себя,
Которым
В долгих битвах изводил врагов,
Дикарь борол и в этом ратоборстве:
Поверженный,
Он поднимался вновь,
Пил, хохотал, и ел, и сквернословил!
Так веселился он.
Казалось, весь
Он хочет выплеснуть себя, как чашу.
Казалось, что единым духом – всю
Он хочет выпить жизнь свою.
Казалось,
Всю мощь души,
Всю тела чистоту
Аттила хочет расточить в разгуле!
Когда ж, шатаясь,
Весь побагровев,
Весь потрясаем диким вожделеньем,
Ступил Аттила на ночной порог
Невесты сокровенного покоя, -
Не кончив песни, замолчал кастрат,
Утихли домбры,
Смолкли крики пира,
И тот порог посыпали пшеном...
Любовь!
Ты дверь, куда мы все стучим,
Путь в то гнездо, где девять кратких лун
Мы, прислонив колени к подбородку,
Блаженно ощущаем бытие,
Ещё не отягчённое сознаньем!..
Ночь шла.
Как вдруг
Из брачного чертога
К пирующим донёсся женский вопль...
Валя столы,
Гудя пчелиным роем,
Толпою свадьба ринулась туда,
Взломала дверь и замерла у входа:
Мерцал ночник.
У ложа на ковре,
Закинув голову, лежал Аттила.
Он умирал.
Икая и хрипя,
Он скрёб ковёр и поводил ногами,
Как бы отталкивая смерть.
Зрачки
Остеклкневшие свои уставя
На ком-то зримом одному ему,
Он коченел,
Мертвел и ужасался.
И если бы все полчища его,
Звеня мечами, кинулись на помощь
К нему,
И плотно б сдвинули щиты,
И копьями б его загородили, -
Раздвинув копья,
Разведя щиты,
Прошёл бы среди них его противник,
За шиворот поднял бы дикаря,
Поставил бы на страшный поединок
И поборол бы вновь...
Так он лежал,
Весь расточённый,
Весь опустошённый
И двигал шеей,
Как бы удивлён,
Что руки смерти
Крепче рук Аттилы.
Так сердца взрывчатая полнота
Разорвала воловью оболочку –
И он погиб,
И женщина была
В его пути тем камнем, о который
Споткнулась жизнь его на всём скаку!
Мерцал ночник,
И девушка в углу,
Стуча зубами,
Молча содрогалась.
Как спирт и сахар, тёк в окно рассвет,
Кричал петух.
И выпитая чаша
У ног вождя валялась на полу,
И сам он был – как выпитая чаша.
Тогда была отведена река,
Кремнистое и гальчатое русло
Обнажено лопатами, -
И в нём
Была рабами вырыта могила.
Волы в ярмах, украшенных цветами,
Торжественно везли один в другом –
Гроб золотой, серебряный и медный.
И в третьем –
Самом маленьком гробу –
Уродливый,
Немой,
Большеголовый
Покоился невиданный мертвец.
Сыграли тризну, и вождя зарыли.
Разравнивая холм,
Над ним прошли
Бесчисленные полчища азийцев,
Реку вернули в прежнее русло,
Рабов зарезали
И скрылись в степи.
И чёрная
Властительная ночь,
В оправе грубых северных созвездий,
Осела крепким
Угольным пластом,
Крылом совы простёрлась над могилой.
1933, 1940
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
