Сидит Кузьма на печке, накинув душегрейку,
любуется в окошко на небо в облаках -
плывут себе беспечно, а солнце-канарейка
доклёвывает крошки сентябрьского денька.
Уютно и спокойно, сопит на плитке чайник,
на окнах светлый ситчик, и пахнет молоком…
Но тут с утробным воем, решительно отчаян,
с придушенной добычей влетает чёрный кот.
За ним с метлой хозяйка: "Ах ты, прохвост ушастый!
Ах ты, подлец хвостатый! Да век тебя б не знать!
И будь ты трижды проклят! Ну сколько можно шастать?
Где совести остатки?!"
Кузьма вздохнёт: “Опять...”
Потом наденет лапти, неловко спрыгнет с печки,
кота загонит в угол, курёнка отобрав,
и к дому бабы Кати, пернатое на плечи
взвалив, пойдёт упруго носителем добра.
Хозяйка вспоминает, пока готовит ужин,
что не к добру, похоже, (хоть верится с трудом)
тринадцатого мая, и в пятницу к тому же,
с умильно-наглой рожей пришёл котёнок в дом.
"Скоро тринадцать лет, как соловей из клетки
вырвался и улетел. И, на ночь глядя, таблетки
богдыхан запивает кровью проштрафившегося портного,
откидывается на подушки и, включив заводного,
погружается в сон, убаюканный ровной песней.
Вот такие теперь мы празднуем в Поднебесной
невеселые, нечетные годовщины.
Специальное зеркало, разглаживающее морщины,
каждый год дорожает. Наш маленький сад в упадке.
Небо тоже исколото шпилями, как лопатки
и затылок больного (которого только спину
мы и видим). И я иногда объясняю сыну
богдыхана природу звезд, а он отпускает шутки.
Это письмо от твоей, возлюбленный, Дикой Утки
писано тушью на рисовой тонкой бумаге, что дала мне императрица.
Почему-то вокруг все больше бумаги, все меньше риса".
II
"Дорога в тысячу ли начинается с одного
шага, - гласит пословица. Жалко, что от него
не зависит дорога обратно, превосходящая многократно
тысячу ли. Особенно отсчитывая от "о".
Одна ли тысяча ли, две ли тысячи ли -
тысяча означает, что ты сейчас вдали
от родимого крова, и зараза бессмысленности со слова
перекидывается на цифры; особенно на нули.
Ветер несет нас на Запад, как желтые семена
из лопнувшего стручка, - туда, где стоит Стена.
На фоне ее человек уродлив и страшен, как иероглиф,
как любые другие неразборчивые письмена.
Движенье в одну сторону превращает меня
в нечто вытянутое, как голова коня.
Силы, жившие в теле, ушли на трение тени
о сухие колосья дикого ячменя".
1977
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.