Договорились встретиться в кафе.
А у меня-то семеро по лавкам...
Ну, в общем, опоздала. Подшофе
уже подруги были. Очень гладко
тëк разговор - колечки, маникюр,
мужья, свекрови, садики и школы.
А мне штрафную, в радостный аллюр
сознание пустив... По протоколу
шла встреча дальше, но не для меня.
Мне так хотелось каждому открыться,
И музыкальной паузе огня
добавить, к потолку взлетев жар-птицей.
Я утешала сумрачных подруг:
мужья козлы, но что же тут поделать...
И вырывала микрофон из рук
какого-то зарвавшегося деда -
директора кафе, но кто же знал!
Он не давал мне петь про Колю* песню.
Мне, между тем, рукоплескал весь зал,
меня им слушать было интересней,
чем скрипача с унылым до-диез,
ну или как там... Но смычок сломала
я не нарочно, сам ко мне полез,
пытаясь вырвать скрипку. И вокалом
своим его хотела подбодрить,
А он уселся в уголке и плачет.
Пришлось с ним пить на брудершафт... Кадриль
мы станцевать хотели, только мальчик
ди-джей который, быстро убежал
при виде нас со скрипачом. Идея
запить вином текилу не свежа,
и не оригинальна... Вот болею
вторые сутки. Как пришла домой
я помню смутно. Ну, точней частично -
в часах кукушка злилась... Боже мой,
я поломала карму бедной птичке.
Потом провал. Проснулась на ковре.
В одном чулке и рукаве без блузки...
И поняла текила - это вред!
Текилу на..., простите мой французский.
Октябрь. Море поутру
лежит щекой на волнорезе.
Стручки акаций на ветру,
как дождь на кровельном железе,
чечетку выбивают. Луч
светила, вставшего из моря,
скорей пронзителен, чем жгуч;
его пронзительности вторя,
на весла севшие гребцы
глядят на снежные зубцы.
II
Покуда храбрая рука
Зюйд-Веста, о незримых пальцах,
расчесывает облака,
в агавах взрывчатых и пальмах
производя переполох,
свершивший туалет без мыла
пророк, застигнутый врасплох
при сотворении кумира,
свой первый кофе пьет уже
на набережной в неглиже.
III
Потом он прыгает, крестясь,
в прибой, но в схватке рукопашной
он терпит крах. Обзаведясь
в киоске прессою вчерашней,
он размещается в одном
из алюминиевых кресел;
гниют баркасы кверху дном,
дымит на горизонте крейсер,
и сохнут водоросли на
затылке плоском валуна.
IV
Затем он покидает брег.
Он лезет в гору без усилий.
Он возвращается в ковчег
из олеандр и бугенвилей,
настолько сросшийся с горой,
что днище течь дает как будто,
когда сквозь заросли порой
внизу проглядывает бухта;
и стол стоит в ковчеге том,
давно покинутом скотом.
V
Перо. Чернильница. Жара.
И льнет линолеум к подошвам...
И речь бежит из-под пера
не о грядущем, но о прошлом;
затем что автор этих строк,
чьей проницательности беркут
мог позавидовать, пророк,
который нынче опровергнут,
утратив жажду прорицать,
на лире пробует бряцать.
VI
Приехать к морю в несезон,
помимо матерьяльных выгод,
имеет тот еще резон,
что это - временный, но выход
за скобки года, из ворот
тюрьмы. Посмеиваясь криво,
пусть Время взяток не берЈт -
Пространство, друг, сребролюбиво!
Орел двугривенника прав,
четыре времени поправ!
VII
Здесь виноградники с холма
бегут темно-зеленым туком.
Хозяйки белые дома
здесь топят розоватым буком.
Петух вечерний голосит.
Крутя замедленное сальто,
луна разбиться не грозит
о гладь щербатую асфальта:
ее и тьму других светил
залив бы с легкостью вместил.
VIII
Когда так много позади
всего, в особенности - горя,
поддержки чьей-нибудь не жди,
сядь в поезд, высадись у моря.
Оно обширнее. Оно
и глубже. Это превосходство -
не слишком радостное. Но
уж если чувствовать сиротство,
то лучше в тех местах, чей вид
волнует, нежели язвит.
октябрь 1969, Коктебель
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
