Иду навстречу друг другу,
лицо внутри, улица снаружи.
Скользкий взгляд отскакивает упруго
от стен пешеходов, заряжает оружие.
На фонаре висит лампочка накаливания
шестьдесят ватт –
стекло вдребезги, накаливание в луже,
её переезжает «Скания».
Стеклянные мозги впиваются в зимнюю резину,
которую, как Джуси фрут, растягивает взгляд.
Тормоза сдают визг
по цене цветного металла,
хотя у него уже есть скрежет.
Улица, сорвавшись с фонаря, летит вниз,
во рту пешехода её не стало,
едва слышно, как она что-то внутри режет.
Кое-где остались лежать балконы,
туфли разных размеров,
уставившиеся в одну точку, стонут
просят каши.
Лицо вылезает наружу первым
и говорит: «Привет, Паша».
Хотя я далеко не Паша, хочет подействовать на нервы.
Глаза сужаются, становится хуже
дышать, глоток пьёт свинцовые пули.
«Павлик, ты стоишь на мне в луже,
хули ты раздавил нос и уши –
не в чем теперь выйти в люди»
Пришлось свернуть в сторону,
потому что никого не будет
потом.
Фонарь глотает лампочку и душит,
как кролика питон.
Облетали дворовые вязы,
длился проливня шепот бессвязный,
месяц плавал по лужам, рябя,
и созвездья сочились, как язвы,
августейший ландшафт серебря.
И в таком алматинском пейзаже
шел я к дому от кореша Саши,
бередя в юниорской душе
жажду быть не умнее, но старше,
и взрослее казаться уже.
Хоть и был я подростком, который
увлекался Кораном и Торой
(мама – Гуля, но папа – еврей),
я дружил со спиртной стеклотарой
и травой конопляных кровей.
В общем, шел я к себе торопливо,
потребляя чимкентское пиво,
тлел окурок, меж пальцев дрожа,
как внезапно – о, дивное диво! –
под ногами увидел ежа.
Семенивший к фонарному свету,
как он вляпался в непогодь эту,
из каких занесло палестин?
Ничего не осталось поэту,
как с собою его понести.
Ливни лили и парки редели,
но в субботу четвертой недели
мой иглавный, игливый мой друг
не на шутку в иглушечном теле
обнаружил летальный недуг.
Беспокойный, прекрасный и кроткий,
обитатель картонной коробки,
неподвижные лапки в траве –
кто мне скажет, зачем столь короткий
срок земной был отпущен тебе?
Хлеб не тронут, вода не испита,
то есть, песня последняя спета;
шелестит календарь, не дожит.
Такова неизбежная смета,
по которой и мне надлежит.
Ах ты, ежик, иголка к иголке,
не понять ни тебе, ни Ерболке
почему, непогоду трубя,
воздух сумерек, гулкий и колкий,
неживым обнаружил тебя.
Отчего, не ответит никто нам,
все мы – ежики в мире картонном,
электрическом и электронном,
краткосрочное племя ничьё.
Вопреки и Коранам, и Торам,
мы сгнием неглубоким по норам,
а не в небо уйдем, за которым,
нет в помине ни бога, ни чё…
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
