Алтай - тишину глотай,
Стежка-дорожка на самый край.
Меж камней и елок стоит поселок,
Там живет бабка-бурятка,
Курит трубку, пьет чай вприглядку.
Уведет меня в темный дом,
К человеку с птичьим лицом.
Пойдем мы с ним за лабаз,
Где озеро как светящийся глаз,
Где растут зверобой да пижма
Между миром верхним и нижним.
Время хозяев кормить,
Большой костер разводить.
Дум-дум-дум, рокочет бубен,
Дым, дым, дым висит над кругом.
Трясет шаман рукавами,
Плачет сосна смолой,
Сердце прыгает в пламя
Бусиной костяной.
Сыплется пепел на голову серым инеем,
И вокруг уже не тайга, а древняя Индия.
Сучья как пальцы в огне трещат,
А сверху духи глядят.
Хорошо изобразили. Настроение случилось:) Только почему Индия пригрезилась? Непонятка.))
Потому что воображение богатое, вот и унесло)
"Сучья как пальцы в огне трещат"
А как пальцы в огне трещат?)
Тут надо, видимо, что-то со знаками препинания делать.
Сучья, как пальцы, - в огне трещат.
Либо вообще отказываться от этого "как пальцы". Так ли уж необходимо здесь это довольно банальное сравнение?
Индия, конечно, смазывает несколько впечатление от стиха. Откуда она там взялась?
То есть, прыгает сердце в пламя, сыплется пепел инеем, пальцы трещат - и вот уже Индия пошла с её традицией самосожжения вдов. А ведь ничто не предвещало)
Нинада никаких доп. запятых, корректорские блошки сгорели вместе с пальцами)
О самосожжении вдов тоже речи нет, обычный погребальный костер привиделся лг...
Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Закат, покидая веранду, задерживается на самоваре.
Но чай остыл или выпит; в блюдце с вареньем - муха.
И тяжелый шиньон очень к лицу Варваре
Андреевне, в профиль - особенно. Крахмальная блузка глухо
застегнута у подбородка. В кресле, с погасшей трубкой,
Вяльцев шуршит газетой с речью Недоброво.
У Варвары Андреевны под шелестящей юбкой
ни-че-го.
Рояль чернеет в гостиной, прислушиваясь к овации
жестких листьев боярышника. Взятые наугад
аккорды студента Максимова будят в саду цикад,
и утки в прозрачном небе, в предчувствии авиации,
плывут в направленьи Германии. Лампа не зажжена,
и Дуня тайком в кабинете читает письмо от Никки.
Дурнушка, но как сложена! и так не похожа на
книги.
Поэтому Эрлих морщится, когда Карташев зовет
сразиться в картишки с ним, доктором и Пригожиным.
Легче прихлопнуть муху, чем отмахнуться от
мыслей о голой племяннице, спасающейся на кожаном
диване от комаров и от жары вообще.
Пригожин сдает, как ест, всем животом на столике.
Спросить, что ли, доктора о небольшом прыще?
Но стоит ли?
Душные летние сумерки, близорукое время дня,
пора, когда всякое целое теряет одну десятую.
"Вас в коломянковой паре можно принять за статую
в дальнем конце аллеи, Петр Ильич". "Меня?" -
смущается деланно Эрлих, протирая платком пенсне.
Но правда: близкое в сумерках сходится в чем-то с далью,
и Эрлих пытается вспомнить, сколько раз он имел Наталью
Федоровну во сне.
Но любит ли Вяльцева доктора? Деревья со всех сторон
липнут к распахнутым окнам усадьбы, как девки к парню.
У них и следует спрашивать, у ихних ворон и крон,
у вяза, проникшего в частности к Варваре Андреевне в спальню;
он единственный видит хозяйку в одних чулках.
Снаружи Дуня зовет купаться в вечернем озере.
Вскочить, опрокинув столик! Но трудно, когда в руках
все козыри.
И хор цикад нарастает по мере того, как число
звезд в саду увеличивается, и кажется ихним голосом.
Что - если в самом деле? "Куда меня занесло?" -
думает Эрлих, возясь в дощатом сортире с поясом.
До станции - тридцать верст; где-то петух поет.
Студент, расстегнув тужурку, упрекает министров в косности.
В провинции тоже никто никому не дает.
Как в космосе.
1993
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.