Ты была моим врагом и не сдавалась,
я говорил: «Давай убью тебя и будет весело».
Ты отвечала: «Завари на ужин малость,
сегодня мы ждём в гости профессора».
Вечером приходил профессор, кандидат наук,
шепелявил утробным голосом, что
есть статья и человек человеку друг.
Потом ушёл босиком в твоём демисезонном пальто.
В прихожей остался висеть клетчатый фрак
и толстая трость с набалдашником.
Ты взяла с полки томик «Борис Пастернак»,
я из-под дивана автомат Калашникова –
силы неравны, из укрытий – бутылка «Псоу».
Ты идёшь на кухню и варишь малость,
в дверь звонит профессор, заходит, говорит мне: «Ноу».
Сидим, пьём на троих, кого-то из нас не осталось –
показалось, что профессор ушёл,
присмотрелся получше, меня нет.
Вы остались наедине пить крюшон,
мою застрявшую тень закатали в цемент,
кто я теперь без тени, даже у сомнений они есть.
Вернулся босиком в твоём демисезонном пальто,
внутри страдала беременностью месть.
Вы сидели вместе, профессор играл Бельмондо,
голосом Гамлета я спросил: «Где тень моя?».
Профессор ответил: «У отца».
Мне не жалко было свинца,
сквозь череп профессора были видны твои растения.
Ты взяла череп профессора
и томно прозвучала: «Быть или не быть, вот в чём вопрос».
Я понял – нужно уходить –
над головой кружили мессеры,
бутылка «Псоу» катилась коту под хвост.
За то, что я руки твои не сумел удержать,
За то, что я предал соленые нежные губы,
Я должен рассвета в дремучем акрополе ждать.
Как я ненавижу пахучие древние срубы!
Ахейские мужи во тьме снаряжают коня,
Зубчатыми пилами в стены вгрызаются крепко;
Никак не уляжется крови сухая возня,
И нет для тебя ни названья, ни звука, ни слепка.
Как мог я подумать, что ты возвратишься, как смел?
Зачем преждевременно я от тебя оторвался?
Еще не рассеялся мрак и петух не пропел,
Еще в древесину горячий топор не врезался.
Прозрачной слезой на стенах проступила смола,
И чувствует город свои деревянные ребра,
Но хлынула к лестницам кровь и на приступ пошла,
И трижды приснился мужам соблазнительный образ.
Где милая Троя? Где царский, где девичий дом?
Он будет разрушен, высокий Приамов скворешник.
И падают стрелы сухим деревянным дождем,
И стрелы другие растут на земле, как орешник.
Последней звезды безболезненно гаснет укол,
И серою ласточкой утро в окно постучится,
И медленный день, как в соломе проснувшийся вол,
На стогнах, шершавых от долгого сна, шевелится.
Ноябрь 1920
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.