…как просто спать, когда никто вот-вот
не постучит, не вынырнет из ада
заплечных лестниц, голосящих на
сто тысяч исхудалых голосов!..
чем дольше спать, тем слаще забывать
хозяев, облучаясь пустотою –
без силуэтов,
без химер,
вне зоны
сирен и панов…
щёлкнет за окном
шаманский голубь…
молния чирикнет…
а – всё равно!
не думаешь:
«ко мне?..»
так воскресают из любивших фиги
носить вместо крестов на языке
и повторять одно и то же…
боже!
так – отручают,
отключают от
пульсации букетиков под кожей
и кожи, что всё помнит –
как слепой
всё помнит горсткой пальцев
и надеждой…
и, как слепой –
по чёрточке лицо
облизывает пальцами, не веря,
так вспоминают лапы пустоты,
когда стирают с пустоты кайму
сосуда, заполнявшего собой
сосуд, в котором холодно и страшно,
аквариум, где трупиками рыб
улыбки грели брюшки под зонтом
со сломанной пружиной потолка…
со сломанной пружиною в губе,
познавшей рай – как солнечные зайцы
плясали увлекающе, и их
ажурный лес смущал змеенье рек,
не вспомнить этих зайцев –
тина лишь…
консервы, башмаки и тина – вот и
весь вкус для речки, загнанной в «забыть»
и впавшей в забывание –
как зверь –
не в спячку, а в ранение зимой,
застрявшей в пуле памяти…
круть-верть –
не вытащить…
и – тише… тише… тише
шуршит листва под лапами, когда
пытаются хоть лапы вспомнить, как
их обнимал ушедший…
так с утра
пустышку неба ночь роняет наземь,
но ночь – находит, потому что ночь
в себя вобрала памяти всех тех,
кто с ней делился –
кровью и слезой,
и памятью о крови
и о ночи,
когда щеночком изгнанным завыть
хотелось,
но хозяин подобрал…
разобранным,
оставленным в дымах
домов, ослепших на сосуд, что светит
теплом,
рекой
и лесом,
и зверьём
дремучим
(заблудиться впору в нём!)
так больно – забывать…
но ночь хитра!
и – только контур,
только-только контур
скучания
и памяти,
и пота…
и сон – пустышкой – в рот холодный…
и
пружина надрывается…
и – спят…
не приходите к этим, спящим!
не
нарушьте их покоя поцелуем!
им так спокойно –
как созвездьям рыб,
нацелившим животики в пески…
им так спокойно –
как самим пескам,
приклеенным ко дну:
ни дождь,
ни ветер
их не волнуют в руслах мёртвых рек…
Когда снег заметает море и скрип сосны
оставляет в воздухе след глубже, чем санный полоз,
до какой синевы могут дойти глаза? до какой тишины
может упасть безучастный голос?
Пропадая без вести из виду, мир вовне
сводит счеты с лицом, как с заложником Мамелюка.
…так моллюск фосфоресцирует на океанском дне,
так молчанье в себя вбирает всю скорость звука,
так довольно спички, чтобы разжечь плиту,
так стенные часы, сердцебиенью вторя,
остановившись по эту, продолжают идти по ту
сторону моря.
1975
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
