… под ногами - варенье из крыш.
По бокам - листьелапы-сновыды…
Прижимаешься к ветру. Глядишь,
как в коробках внизу Геспериды,
словно яблоки, прелых людей
то растят, то кусают за корень…
Хорохорится косточкой день
в переполненном комьями горле.
И впиваются косточке в рот
осы осени, требуя сдаться.
И каштанчик, как видишь, вот-вот,
как дракоша, покинет свой панцирь.
И отручится лист от локтей
ненадежных деревьев, как возраст…
И горы невидимка-лакей
по-заправски сойдет-отречется
от какого-то замка.
Зажав
грустеносца секиру в лампаде
на душе износившейся, в шар
превращаешься
и листопаду
подставляешь ладошку.
Внизу
хитро щурятся шпили.
Каретой
подставляет под шарик слезу
кучер - каменный-каменный ветер...
2
… неприрученный деревом лист
тянет падать в острог краснокожих…
Состорожничал ветер-таксист:
натянул густой воздух, как вожжи, -
между ними все вдрызг на мази,
на липучках, как сучья - на липах…
О, расстрелье мое, тормози! -
на рюмашечку длинной смолыбы,
у колыбы, где носят стволы
пули воздуха раненным жизнью,
и столы-облака развели,
как мосты, вокруг плоти осклизлой
недогретого солнца,
и в ряд -
как грачата -
на крышах набито:
"Я уже не хочу умирать!
Мне дадут запасные копыта!" -
на ножах тесто хмеля мешать,
отдаваться речным январятам,
танцевать в золотых камышах,
задыхаться в висках винограда,
прижиматься к лодыжкам земли,
на которых - браслеты из нежных
и случайных,
и чувственно злить
земляник прикладбищенских свежесть…
В мясорубящей полости рта,
проклинавшего пляску в рубашке,
невердаев железных орда
мотыльковыми крыльями машет
на мечи заосененных банд
отмирания сменщиков веры…
Краснокожие вихри рябят
на тропинке в влюбленковых перьях.
Под лисенково-теплый закат,
на подсолнечном маслице вида
с высоты, от сражений косят
ветряки из зол-бед-и-корытец.
И в шкатулке из яблочных крыш
и небесно-лилового платья,
как прирученный лист, ты дрожишь,
постигая, что можно - не падать...
В Рождество все немного волхвы.
В продовольственных слякоть и давка.
Из-за банки кофейной халвы
производит осаду прилавка
грудой свертков навьюченный люд:
каждый сам себе царь и верблюд.
Сетки, сумки, авоськи, кульки,
шапки, галстуки, сбитые набок.
Запах водки, хвои и трески,
мандаринов, корицы и яблок.
Хаос лиц, и не видно тропы
в Вифлеем из-за снежной крупы.
И разносчики скромных даров
в транспорт прыгают, ломятся в двери,
исчезают в провалах дворов,
даже зная, что пусто в пещере:
ни животных, ни яслей, ни Той,
над Которою - нимб золотой.
Пустота. Но при мысли о ней
видишь вдруг как бы свет ниоткуда.
Знал бы Ирод, что чем он сильней,
тем верней, неизбежнее чудо.
Постоянство такого родства -
основной механизм Рождества.
То и празднуют нынче везде,
что Его приближенье, сдвигая
все столы. Не потребность в звезде
пусть еще, но уж воля благая
в человеках видна издали,
и костры пастухи разожгли.
Валит снег; не дымят, но трубят
трубы кровель. Все лица, как пятна.
Ирод пьет. Бабы прячут ребят.
Кто грядет - никому не понятно:
мы не знаем примет, и сердца
могут вдруг не признать пришлеца.
Но, когда на дверном сквозняке
из тумана ночного густого
возникает фигура в платке,
и Младенца, и Духа Святого
ощущаешь в себе без стыда;
смотришь в небо и видишь - звезда.
Январь 1972
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
