Тонкий видеоряд. Пол-избы на курьих.
Горе в пелёнках баба-яга качает.
К неё прилетает Карлсон в вороньей шкуре.
Просит варенья. И света приносит к чаю -
наобнимавшись с крышами в полотенцах
звёздно-махровых, обнюхав сто тысяч талий
срубленных ёлок, он чистит пропеллер, в тельце
язвой застрявший. Весёлый, как лёдик талый,
голос его шуршит по избушным мшивым
стенам-проплешинам: "Что, - говорит, - ведунья,
знала, откуда гроза на морщины Живы?
Знала, что бабкам не выкатать и не сдунуть
с лобиков мошку-печатку?"
Яга поправляет ступу.
Горе качает. Кудрявые пасма гладит.
У оператора мелко цокочут зубы -
так, что в леcу хрустит, и он к ушкам лапы
жмёт, чтоб не слышать....
*
Новопасситинки, валидолинки...
Потерявшие близких плачут в сорочках голеньких,
на майданах, где дремлют профессиональные алкоголики-
плакальщицы, к ночи заигрывает на волынке
Карлсон. В его голосе тают льдинки
вареньица из уходящих в кисель душ
(сын - направо, дочь - налево, наверх - муж),
мошка-печаль бьётся - сиротливая да всесильная...
На пропеллере полощется слеза неба синяя...
"Какую сказку говорить вам, - спрашивает Карлсон, - люди,
о тех, которых уже никогда не будет?"
*
.. а им страшно, им так страшно, будто они - без бровей и без носа статуи,
с позвоночником из червячной ржавой муки...
Солнце над ними ходит, бедами всё пузатое.
У потери шаги мягки,
незаметны.
Загипсованные глазницы в пылинках только вот
(с фотографий), да руки вовсю шебуршат в стогу
игл воздуха - может, там они, родненькие?
Люди превращаются в ящик стоковый
вымирающей памяти.
Кому - Иуду?
Кому - Ягу?
Кому - ещё кого - бессильного да не спасшего?
Кому - овчарку беззубую, ягняточек потеря....?
Сидит Карлсон над миской с остывшей кашею -
с кладбища - до утра.
*
Выдумай-выдумай, милая порох-Линдгрен, -
говорящего ангела - вместо собаки - для потерявших близких.
Клонируй его, чтобы по штуке - каждому, кто проиграл господу игры.
Отправь его на проекторы окон. Запиши-ка его на диски
ламп, что горят в ночи, когда все дома - безглазы.
Научи его колыбельным сахарным о том, что ушедшие в Не-
собирают нектар с Большой Медведицы в круглый тазик -
и варят варенье на целую вечность вер
в то, что на земле их родные совсем не плачут,
становятся только чуть крепче и чуть нежнее
к тем, кто слабее их,
и холодный розовый мячик
марки "Земля" - родинка на чёрной огромной шинели
космоса, которую каждый ушедший гладит привычным жестом,
словно губы жены или морщинку матери,
когда она выходит в цветочном смешном халате
(как в детстве)
и говорит: "фууух, жарища - как на экваторе".
И тогда они присылают дожди, и сами проступают в прохладных
небесных потоках слёз - молодые, детские, стройные...
Звёздная тётя Линдгрен расшивает воздух карлсонами-ангелами, словно щенками - детский халатик.
И отправляет их в сны.
Но сны под снотворным сонные...
*
...вот так и не пишутся они - сказки для взрослых.
Вот так они и не складываются - колыбельные для потерявших...
Боги раскрашивают чёрным спиленные берёзы.
Люди отправляют богов в тюрьмы, требуют отрубить нимбы - за кражу
самого святого.
Некоторые - милосерднее.
Некоторые - инквизиторы.
Некоторые - в жёлтом доме
кормят карлсонов молоком чёрным, застоявшимся у предсердия,
и читают им "Хижину дяди Тома".
Некоторые выкатывают яйцом горе.
Некоторые собирают бездомных кошек.
Некоторые запираются в избушках, и на них плесневеют мхи.
Их ушедшие чада складывают пальцы в ковшик -
собирать слезинки.
Утешения - незримы.
Шаги - тихи.
А. Чегодаев, коротышка, врун.
Язык, к очкам подвешенный. Гримаса
сомнения. Мыслитель. Обожал
касаться самых задушевных струн
в сердцах преподавателей – вне класса.
Чем покупал. Искал и обнажал
пороки наши с помощью стенной
с фрейдистским сладострастием (границу
меж собственным и общим не провесть).
Родители, блистая сединой,
доили знаменитую таблицу.
Муж дочери создателя и тесть
в гостиной красовались на стене
и взапуски курировали детство
то бачками, то патлами брады.
Шли дни, и мальчик впитывал вполне
полярное величье, чье соседство
в итоге принесло свои плоды.
Но странные. А впрочем, борода
верх одержала (бледный исцелитель
курсисток русских отступил во тьму):
им овладела раз и навсегда
романтика больших газетных литер.
Он подал в Исторический. Ему
не повезло. Он спасся от сетей,
расставленных везде военкоматом,
забился в угол. И в его мозгу
замельтешила масса областей
познания: Бионика и Атом,
проблемы Астрофизики. В кругу
своих друзей, таких же мудрецов,
он размышлял о каждом варианте:
какой из них эффектнее с лица.
Он подал в Горный. Но в конце концов
нырнул в Автодорожный, и в дисканте
внезапно зазвучала хрипотца:
"Дороги есть основа... Такова
их роль в цивилизации... Не боги,
а люди их... Нам следует расти..."
Слов больше, чем предметов, и слова
найдутся для всего. И для дороги.
И он спешил их все произнести.
Один, при росте в метр шестьдесят,
без личной жизни, в сутолоке парной
чем мог бы он внимание привлечь?
Он дал обет, предания гласят,
безбрачия – на всякий, на пожарный.
Однако покровительница встреч
Венера поджидала за углом
в своей миниатюрной ипостаси -
звезда, не отличающая ночь
от полудня. Женитьба и диплом.
Распределенье. В очереди к кассе
объятья новых родственников: дочь!
Бескрайние таджикские холмы.
Машины роют землю. Чегодаев
рукой с неповзрослевшего лица
стирает пот оттенка сулемы,
честит каких-то смуглых негодяев.
Слова ушли. Проникнуть до конца
в их сущность он – и выбраться по ту
их сторону – не смог. Застрял по эту.
Шоссе ушло в коричневую мглу
обоими концами. Весь в поту,
он бродит ночью голый по паркету
не в собственной квартире, а в углу
большой земли, которая – кругла,
с неясной мыслью о зеленых листьях.
Жена храпит... о Господи, хоть плачь...
Идет к столу и, свесясь из угла,
скрипя в душе и хорохорясь в письмах,
ткет паутину. Одинокий ткач.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
