Крепыш успешно прошел все необходимые тесты. Дольше всего длилось последнее собеседование. Женщина-психолог неопределенного возраста (как и свойственно представителям этой профессии)– задавала в полуулыбке простые, но странные вопросы, он был спокоен до какого-то момента. Потом непонятно от чего занервничал, а она пристально заглянула ему в глаза, глубоко и проникновенно, вдруг – поздравила с успешным завершением и сказала, что он допущен к эксперименту в лаборатории высоких энергий.
Впереди было почти две недели и хотя их надо было провести с соблюдением строгих предписаний и жесткого режима, он был рад этой передышке после изнуряющих процедур, сдачи анализов, заполнения множества согласительно-разрешительных бумаг. И более всего от неопределенности. Ничто так не изматывает, как неопределенность.
Он уезжал на электричке до последней станции, подальше от людей и бродил по берегу моря. Дальше лишь мыс, выдающийся далеко в безбрежность, на нем скала, облепленная белой пеной, старый, неработающий маяк, надгробный камень старику-смотрителю, прожившему тут всю жизнь.
Он запоминал мелкие детали, приметы, особенные знаки и в нем крепла уверенность, что потом, после опыта в специальном боксе он обязательно вернется в эти места. Ведь в него от природы заложены особенные свойства и склонность к парапсихологии, которые многократно возрастут. Всего-то – полчаса в состоянии сна и он сам и всё вокруг кардинально переменится. Электричество – направленный поток электронов от плюса к минусу. И он – возникнет между полюсами, чтобы стать другим.
Последний шаг к исполнению Мечты.
Мгновенный разряд между настоящим и новыми, практически безграничными возможностями, которые сможет охватить разум. Тогда потаенные уголки пробужденной психики очистят память от всего зряшного, пустого и он возродится в невиданном прежде качестве.
– Хочешь жить вечно – стань микробом или святым. Для чего? Чтобы вернуться к началу. Назад – к звёздам! – улыбнулся он.
Крепыш ступал по влажному песку, слушал шум сосен, рокот прибоя, жадно вдыхал сосновый дух и легкое волнение возникало вместе с острой жаждой больших перемен.
Нашел невзрачный кусочек янтаря, крепко сжимал его в ладони и решил, что это будет его талисман.
Море избавлялось от мусора, гнало его на прибрежный песок, катились волны из одного миллиарда лет в другое. С титаническим упорством и отрешенностью. Огромный, живой организм из Ничего упорно двигался в Никуда.
Крепыш ощутил себя Никем в этой вселенской пустоте и странно – был счастлив!
Исчезло сегодня и сейчас, и вот уже вползал на влажные камни неуклюжий земноводный ящур, любопытство гнало его вперед, он расставался с жабрами и уже не мог вернуться в родную стихию, застывал в зарослях первобытных хвощей. На него охотилось безжалостное время.
Это была его плата за любопытство. Лишь где-то в глубине оставалась напоминанием прародины неизъяснимая тоска и будоражил первородный гул красной, солёной крови – частички вечного пристутствия породи- вших его морей.
– Какая глупость – визы, границы…, – Счастье каждый понимает и принимает по-своему. Обретенное тобой одиночество – счастье? Нет, не так – точка, в которой твоё одиночество вдруг ощутилось, как единственное благо. Краткий миг совпадения желаемого во времени и пространстве.
Симфония моря, сосен и ветра навевала на философское настроение.
– Лучше всего философствовать в одиночестве, бродить без цели, не смотреть на часы, а любоваться вечным. Тем, что было задолго то меня и останется после.
Он вдруг почувствовал сильный голод.
Всё перечеркнул смрад разлагающегося трупа. На линии прибоя лежал тюлень. Волны двигали обезображенную массу туловища, трепали желтые тряпки жира, грязновато-серые ошметки шкуры, нелепо топорщилась жесткая щетка усов, брили приоткрывали желтые резцы, большие, пустые глазницы. Шевелились бесполезные ласты, казалось он пытается поплескать на себя океанскую воду, а она с шипением уносила маслянистые пятна синеватыми, блестками размывов в свете дня.
Оглушительно орали огромные чайки, кружились стаями, воронье гомонило нагло, расхаживали по-хозяйски, оставляя на песке тонкие прочерки лап, нападали бесстрашно, стаей, на крупных, как взрослые бройлеры – чаек, вприпрыжку приближаясь к месту свары, вырывали из тела куски, низко летели над белым песком в сторону, чтобы там проглотить порцию мертвечины.
Ему показалось это дурным предзнаменованием. Очарование момента мгновенно исчезло. Он вернулся на станцию. Дома долго не могу уснуть.
***
Он разделся за ширмой. Лег на кровать с колесиками. Белый потолок. Полузакрытые жалюзи. Сквозь них серые полоски весеннего неба. Будто молоко пролили, оно стекает по стеклам и оставляет серые следы. Он закрыл глаза. Вводят иглу в вену – наркоз. Немного подташнивает. Его предупреждали об этом.
Накрыли одеялом. Повезли куда-то коридорами. Переложили аккуратно на крепкий стол. Что-то спрашивают, он улыбается непослушными мускулами лица, что-то отвечает. Видит как улыбаются ему сквозь марлевые маски врачи. Скорее по глазам можно понять, что они тоже улыбаются. В них влага жалости, искорка интереса.
Мутное что-то замаячило сквозь бутылочную темень стекла. Он не в силах бороться с вялой заторможенностью. Надели на голову маску.
– Тело – в шляпе, – успел подумать он, попытался стряхнуть наваждение и провалился в глубокий сон.
Гудение и вибрации нарастают. Голубовато-белые извивы молний коснулись плеч, зазмеились изломами. Человек вздрогнул, его подбросило мощным, гулким – разрядом, но запястья и щиколотки прихвачены эластичными зажимами, он лишь судорожно передёрнулся над поверхностью массивной плиты, пытаясь освободиться и встать. Легкое, сухое потрескивание, словно кто-то торопливо пробежал по мерзлому, крупитчатому насту. Хруп-хруп, хруп-хруп. Исчез.
Приступ странного озноба прекратился. Обессиленное тело лежало на столе, не подавая признаков жизни.
Он затих.
Кожа потемнела, по телу запоздало пробежала синяя, легкая поземка разряда. Щелчок, шипение. Всё стихло.
Странная невесомость подхватила его. Яркая вспышка отделила от реальности. Зыбкий контур человеческого тела, невидимый обычным глазом, пари;л над туловищем, невесомо колебался почти под потолком.
Матовыми, короткими бликами внизу – шлемы лаборантов. Их – трое.
Обезличенные униформой, внешне они отличались друг от друга разве что – ростом. Да и то, если глянуть со стороны, а не сверху. Спецодежда, тяжелые, бахилы, защитные маски и передники, толстые литые, резино- вые перчатки.
Прочное, темное стекло бокса изготовленое по специальной технологии.
Бокс, в котором туманно просматривалось его тело – в центре лаборатории.
Пространство вдоль стен плотно заставлено оборудованием, тянутся толстые силовые кабели в серебристой оплетке экранов, трубки, провода – электрическая пуповина того, кто лежит сейчас за стеклом.
Это – мужчина лет тридцати, атлет, пропорционально сложенный, широкоплечий, тело без изъянов, гладко выбрито, вяло съехал насторону член. На груди датчики-присоски, от них провода прячутся под крышку стола.
Голову скрывает конструкция, похожая на каску хоккейного вратаря. Кажется, что мужчина расслабился и крепко спит.
– Это – я? – удивился призрак, – моя оболочка из костей, кожи, шрамов?
Лаборанты пристально следят за показаниями приборов. Зеленоватым подсвечена панель. Тот, что посередине, включил несколько тумблеров, нажал большую кнопку. Он сосредоточен и его действия выдают тревогу.
Призрак хочет подсказать ему, что надо делать. Голоса людей доносятся приглушенно, басовито-замедленно, словно они из-под толщи воды,
в полусне, на границе реальности и яви, пытаются ему ответить. Или это разговор специалистов между собой? Краткий, технический слэнг. Не разобрать.
Слова искажаются, гаснут в вязкой медлительности и сонное бормотание заставляет напряженно вслушиваться. Он пытается понять, потому что от этого зависит жизнь. Это важно, его охватывает ужас и ощущение гибели. Он перестает обращать внимание на яркое, цветное великолепие возникшее вокруг и, мимо которого он так стремительно скользит, тем не менее, оставаясь странным образом неподвижным и в одной точке.
Вдруг внизу блеснула тончайшая, паутинная нить. Он мгновенно замечает как невесомо тянется она от руки тела на столе, вертикально вверх и почти невидима. Призрак хватается за неё. Сперва одной рукой, потом обеими и, начинает медленно подтягиваться, словно ловец жемчуга, опускаясь на большую глубину. Всё ближе, ближе, проникает сквозь стекло и возвращяется в тело на столе. Кажется, что улыбка слегка тронула
уголки губ.
Лицо искажает стеклянная стенка. Или это – игра света и тени сквозь стекло маски?
Разноцветье бликов исчезает. Он чувствует нестерпимую боль в изломанном теле. Ему показалось, что он застонал, но его всё равно не слышат.
Проходит минут двадцать. Двое открывают тяжёлую задвижку, приподнимают экран вверх. Серое, словно припыленное тело. Жалкое, беззащитное и никчёмное.
Заработал вентилятор вытяжки. Они переглянулись. Белым вспыхнули сверху ослепительные лампы.
Доклад по внутренней связи:
– Признаков жизни не подает. Да. По инструкции, поэтапно – двойной разряд. Понял.
Они постояли молча. Совсем коротко, будто перед погребением отдадавали последние почести погибшему.
Вышли в соседнее помещение. Стянули маски, перчатки. Ничем не приметные лица. Один – Молодой, сероглазый, белобрысый, второй – лет тридцати пяти, Бритый до блеска, на лысине легкие росинки пота, третий – Седой, коротко стриженный, похоже старший над ними. Худощавый, глаза карие, выразительные.
Часто бывает, если нечего сказать о лице, чтобы охарактеризовать человека, изощренно придумывают что-нибудь про необыкновенный цвет глаз. Но у этих троих – ничего особенного. Глаза, как глаза и лица простые, ничего примечательного.
Они прошли в пустой зимний сад. Окна раскрыты. Легкое дуновение колышет ветки растений в больших вазах. Несколько столиков, удобные стулья. Сели поближе к стойке. На противоположной стене большой портрет Эйнштейна. Гений показывает всему миру – язык. Детские глаза с философской грустинкой – смеются. Ореол пышной шевелюры, большие усы делают лицо добрым и немного лукавым.
Знаменитый на весь мир черно-белый портрет.
Часы над дверью показывают 14-37. Расстегнули комбинезоны, скинули перчатки. Бритый и Молодой закурили, глубоко затянулись. Помолчали.
Лица у троих – немного расстроенные, на них легла тень усталости.
Молодой прошел за стойку, достал из холодильника бутылку вина.
Седой укоризненно покачал головой.
– Пока проветривается помещение, – сказал Молодой, будто оправдываясь, – уикенд давно начался. У всех нормальных людей.
Откупорил, разлил в стаканы красное, густое вино. Рука слегка подрагивает. Он цепко сжал бутылку темного стекла, боясь, что она выскользнет, стараясь не пролить вино на стол.
Потом посмотрел на лужайку, зазеленевшую ярко сквозь неопрятную махровость старника после снежной зимы, за край высокого забора. Туда где голубело высокое, студеное небо, пробуждалась неопрятная весна, ей было всего-то пару недель по календарю – от рождения.
Шумно втянул носом аромат вина, зажмурился:
– Вот ещё одна неделя миновала. И так неудачно она заканчивается.
– За пару дней остынет наша «микроволновка», – хмуро ответил Бритый, – и вновь поедем в эту историю. Только подгоняй – новеньких!
Его бесстрастное лицо брутального копа эмоций не выдавало.
Седой вздохнул, пожал плечами, взял свой стакан. Мол – неделя, как неделя.
– Меня преследует запах горелой человечины, – молодой вновь понюхал вино, отпил большим глотком, – и еще – уксуса большой концентрации. Такой, что вышибает слезу и хватает за глотку. Сигареты с ментолом не спасают. Этот запах – везде. Он пробивает даже самый сильный парфюм. Тревожный такой… запах. Вонь. Везде… всегда! До тошноты. – Громко сказал он и резко замолчал.
Он явно нервничал, даже немного покраснел. Рука крепко сжала стакан.
– Льготы нам полагаются – не за чтение Шекспира в оригинале, – напомнил Бритый.
– Ты не особенно распинайся при посторонних, – сказал Седой, – я тоже лет пять привыкал к этим «экскриментам»… экспериментам над живыми людьми. Ни шашлык, ни барбекю видеть не мог! Выворачивало, как тесную перчатку с руки. И вон уже… два десятка лет… ну – да, в августе – стукнет! Сколько всего было – не пересказать. И столько разбрелось по свету – экстрасенсов, провидцев, телепатов – после нашей… «духовки»! Моих –«крестников». Не сосчитать! А мы всё усложняем, добились неплохих результатов. Такой сбой как сегодня –большая редкость. Теперь месяц будут изучать причины, делать выводы, вырабатывать рекомендации. Затаскают по разным комиссиям! Готовтесь! Но – такая игра! – развел руки, словно оправдываясь, – увы.
– Ты сам – хотел бы устроиться на этот… добровольный электрический стул? – спросил Молодой.
– Нет.
– Не веришь в успех?
– Хочешь сказать – не боюсь ли я? Нет – сынок. Мешает воображение. Те, что ложатся под наш скальпель до конца не представляют себе, что же с ними происходит во время сеанса. Он идёт под гипнозом. А я не поддаюсь гипнозу. На меня это не действует.
– Они убеждают всех, что спасут мир! – сказал Молодой. – И идут на риск.
– Смотрю Битвы экстрасенсов по ящику и веселюсь! – тонко засмеялся Бритый, – сколько раз уже оглашали конец света и всегда находятся толпы легковерных, целые стада, готовые тотчас прыгнуть со скалы, чтобы не разочаровать «пророков» и адептов. Дня через три о прорицателях умолкают, потом начисто забывают, а над доверчивыми торопыгами –просто смеются!
Он сделал большой глоток. Лицо вновь окаменело.
– Я хотел бы рискнуть, – Молодой судорожно затянулся сигаретой, проследил за прозрачным облачком дыма, улетающим в неуровновешенный март, – Разные страны, интересная, насыщенная жизнь! – он зажмурился и улыбнулся, – и потом – наш мозг почти бесполезен. КПД как у паровоза – 4 – 6 процентов! Надо его загружать по-максимуму! На все – сто!
– Угу. Слава, бабки... сцена, известность… почёт! И бабы – конечно! – жёстко сказал Бритый, – это же всё взаимосвязано! Ты же об этом реально думаешь! Если – честно.
– Не знал, что ты – моралист и любитель нравоучений, – сказал Молодой обидчиво.
– Ты стал конченым циником! – сказал Седой.
– Я реалист. И не скрываю этого.
– Если в этом нет твоей заслуги, ты всего лишь сущность, порожденная сложными условиями чужого эксперимента… счастье – иллюзорно вообще, а в нашем случае оно даже опасно! Такой расклад – сынок, – сказал Седой Молодому.
– Счастье… любовь! Шуршащяя фольга от рождественского подарка!
Краткий миг! – сказал Бритый, – жизнь проще и оттого намного страшнее в своей простоте. И всё обрывается в точке пересечения иллюзий с реальностью. Живи, как живется, попроще, не оттопыривайся, но и не будь овцой! И всё сложится – путём. Поменьше отвлекайся, будь самодостаточен, поменьше надоедай просьбами Богу! Не тормаши зря – Отца небесного!
– Ты ругаешь глупых проповедников, а сам похож на них! – сказал Молодой.
– Будь в ладу со своей совестью. Это и есть – Бог, твоя – совесть. – Сказал Седой. – Оберегай свою семью, кров. Покрутись за них. Такие простые правила игры. И, чтобы это шаткое равновесие не сильно бы колебалось от разных проблем. Я не люблю, когда говорят – счастье это лотерея! Паши – честно и оно тихо прийдет. Мы не знаем, с какой стороны оно к нам прийдет – вот и крутимся всю жизнь. Боимся прозевать.
– Если безногому подарить костыли – это счастье? – спросил Молодой.
– Будет ли полнота в этом? – сказал Седой, – да, где-то Бритый и прав. Вот сейчас я вернусь домой, там поджидает меня моя Старушка, поди что-то вкусненькое уже томится в духовке. Мы заберем с собой красавца-добермана Лорда, сядем в машину. Прогулка в дюнах, под высоченными корабельными соснами, там где шумит ручей, широко разливается и вползает в океан. Дышать, дышать полной грудью и… наслаждаться. Потом крепкий сон. Завтра выйдем в центр города, пообедаем в ресторане. Будут звонить сын и дочь, справляться о нашем здоровье, это приятно. Они распросят как наши дела. И веселое лопотанье внуков в телефонной трубке…их осторожное дыхание! Вечером приедут в гости, будем смотреть на огонь камина, пить золотистый виски и молча радоваться, что мы – вместе, любить эти мгновения... И это – честно заработано. У этого есть цена… Такая – цена.
Он улыбнулся и замолчал.
– А там… лежит труп, – ухмыльнулся Бритый, – между прочим.
– Труп – не самое страшное в нашей работе, – сказал Седой, – привыкай. Если… сможешь.
– Ну – что же ты замолчал! Кишка тонка? Продолжай, – Подумал Бритый, – Красиво излагаешь, Седой! Складно – поёшь. Да только вот почему-то не сказал ни слова про наш
«брак» – дебилов, калек. Куда они подевались после неудачных опытов? «Белые мыши»… жертвы науки! Тихо растворились, как кофе в горячем кипятке – без остатка… в психушках и богадельнях… овощами на кроватях! Спят в банках с формалином? Прописались в кунсткамере? Негодные даже на «запчасти»!
Ему стало скучно, желание спорить пропало, захотелось поскорее уйти и забыться.
– ... А правда, пугающа и легка, *
звучит за стеной, за шершавым деревом,
подобно агонии мотылька,
а также другим заводным изделиям.
Но мечется эхо среди мембран,
… на море прилив, на руках пупырышки.
И вновь зарождается ураган,
Когда мотылек раскрывает крылышки…, – продекламировал неожиданно Молодой и виновато улыбнулся.
Порыв свежего ветра бодрым сквознячком пролетел с улицы в лабораторию. Хлопнула где-то внутри, недалеко – дверь. Звук вернулся коротко и глухо. Или только – показалось?
– Что ж. Не наша вина. Он сознательно и добровольно пошел на этот шаг. А мы действовали строго по регламенту, – нахмурился Седой.
– Но ведь ты помогаешь другим идти по скользкому пути тщеславия, искушений. Ты – соучастник, – раскраснелся от вина Молодой.
Пунцовые щеки на бледном лице, горящие глаза.
– Я иду на это, только для их же блага! Чтобы они поскорее пришли к истине, но сами, дошли бы собственными мозгами… Хотя – меня отговорила жена. В своё время. Тогда еще невеста. Она оказалась мудрее и предвидела мои сомненья. Я сначала негодовал, называл её мещанкой… злился на себя за то, что пришпилился булавкой к юбке жены. Но уж очень я её любил! Просто какое-то безумие! Сейчас, конечно – тоже, но уже не так… обостренно, что ли. Как тот ручей, что впадает в океан.
– Но ведь желающих пройти процедуру всё больше! – сказал Молодой, – похоже на заразную эпидемию. Это меня беспокоит и злит!
– Это и меня очень тревожит, – сказал Седой, – особенно сейчас, после появления внуков. Они так меня греют… изнутри. Семья, добрая забота жены, волнения за детишек, внучат… А эти самоубийцы в погоне за славой, деньгами – вторгаются в самое неизведанное, запредельное, в психику. Это опасно и непредсказуемо. И в любой момент может выйти из-
под контроля. Неуправляемые толпы психопатов-зомби. Стертые страницы памяти и биографии. Что их связывает с прошлым? Сухие перекати-поле без корней, – он пожал плечами.
– Но ведь еще вчера ты был доволен результатами на трёх пациентах! – сказал Молодой.
– Я и сегодня возлагал большие надежды. Это был бы наш самый продвинутый пациент! Эксперимент – опасное скольжение по самому краю пропасти. Драйв! Гонишь в упоении, всматриваешься напряженно в опасность впереди. Уф! Кажется проскочил. И вдруг – занесло, опрокинуло. Ведь сегодня всё шло как по маслу! Только после второго разряда шарового генератора поехали не так и не туда. Мгновенно! А когда всё нормально… не ощущаешь усталости. Такой подъем духа… просто – необыкновенный. Краткий миг, когда ощущаешь себя гением! Настроение… Сейчас кажется начнешь горланить песню и пустишься вприсядку! Эта му-
зыка, она в тебе самом. Она просто сейчас тебя – разорвет изнутри!
– Они оба – сумасшедшие! – подумал Бритый – надо позвонить Улыбе, закатиться до утра в паб, оторваться на весь уикенд! И разрядить усталый мозг! Двойным разрядом – водка с пивом! Вымести всю эту – заумь, чтобы самому не стать сумасшедшим! – поищем истину в другом месте, – сказал он, ухмыльнулся, разлил остатки вина и залпом выпил.
Кадык прокатился плотным поршнем внутри мощной шеи.
Где-то недалеко громыхнул гром. Раскаты осыпались гулким камнепадом, улеглись. Стало тихо и тревожно.
Они переглянулись. Дальний край неба набряк темным синяком туч.
Только что обнадеживало хорошей погодой на уикенд, а вот уже первые
капли, крупные, тяжелые и безжалостные, как гвозди в сухую доску, входили с одного удара по самую шляпку, в ещё непрогретую землю, гулко стучали по крышам. Вдруг всё перепуталось и уже не влага, а забелела, вьюжно крутанулась белёсая пелена. Зима дерзким наскоком попыталась вернуть свой диктат, да устала видно за много месяцев, истаяла тот-
час, обессилила, растеклась жалкими лужицами, несеръезной студеной водицей, как минутная дамская придурь-каприз.
Нависла тишина неопределенности.
В комнате стало сумеречно, стыло и неуютно. И вновь громыхнуло, но уже сильнее, где-то высоко белым, долгим сполохом высветило рваные края низких, бегучих туч, мелькнули зыбкие тени домов, поникшие деревья, цветы в вазонах вскинулись навстречу сильному порыву, легкий испуг отразился на лицах застывшими, искаженными масками и тотчас раскололась громадина электричества страшными, змеючими разрядами с неба и ушло в каменные глубины Земли. Стихийно, необузданно и жутковато.
– Похоже будет ливень, – озабоченно сказал Молодой.
– Какая гроза собирается! Что-то я сегодня разоткровенничался, – сказал вдруг Седой, вставая, – надо спешить. Вы там – приберите, отвезите тело в холодную, а я схожу к боссу. Доложу.
Они вернулись в лабораторию.
Стол был пуст.
______________________________________________________________
* Ольга Дернова. Литературный альманах «Белый ворон».
