Не разглядывай ночью мужчину. Ночью он смертен особенно -
словно нож, что в кармане наткнулся на острое собственным горлом.
Ночью белые демоны моргов, как дети, разобраны
по чуланам детдомов и строят там синие горы
из пыли, тараканов и содранной буренькой кожицы,
из слезы, что забрали любимого мишку хирурги...
Ночью страшно смотреть.
Ночью вещи на рожицы близких пугающе ёжатся
и драконятся.
Ночью кусают доившую руку
выключатели, свечи и краны...
Обнять приручабельно
безмятежное. Спрятаться "в домик" от квачика-Мойры.
Карамельные бёдра и душу с кислинкою тщательно
уложить в тёплый штиль марсианско-щавельного моря.
И, пока из земли вылетает чахоточный кашель,
и, пока на цепях колыбельных качаются земли,
спать на белом горбу одувана наивной букашкой,
и дыханием гладить его позвоночную зебру.
Не разглядывать ночью.
Не вешаться в чайнике утром.
Отпускать, как в последний, - в поход по воде и под воду.
Днём зелёные демоны смерти под розовой пудрой
камуфляжат природы обратные скорые роды.
Но до этого - ночь.
И земля - это то, что чуть дышит,
не дыша, чтоб щекотно не сделать.
И фары-кобылки
за окном.
И копилка для лун на растопленной крыше.
И почти-слепота в запотевшей кроватной бутылке...
Не разглядывай ночью мужчину, как эмо. Как эму,
замотайся башкою в подмышку - как смертный - в конверты
безнадёжных молитв и убежищ.
И верь вместе с теми,
кто ещё не терял, что когда всё темно, поправляет в груди диадему
из недышащих тел сонный демон с лицом из гранита и меди,
и пока мы все спим, мы все счастливы
и бессмертны...
От отца мне остался приёмник — я слушал эфир.
А от брата остались часы, я сменил ремешок
и носил, и пришла мне догадка, что я некрофил,
и припомнилось шило и вспоротый шилом мешок.
Мне осталась страна — добрым молодцам вечный наказ.
Семерых закопают живьём, одному повезёт.
И никак не пойму, я один или семеро нас.
Вдохновляет меня и смущает такой эпизод:
как Шопена мой дед заиграл на басовой струне
и сказал моей маме: «Мала ещё старших корить.
Я при Сталине пожил, а Сталин загнулся при мне.
Ради этого, деточка, стоило бросить курить».
Ничего не боялся с Трёхгорки мужик. Почему?
Потому ли, как думает мама, что в тридцать втором
ничего не бояться сказала цыганка ему.
Что случится с Иваном — не может случиться с Петром.
Озадачился дед: «Как известны тебе имена?!»
А цыганка за дверь, он вдогонку а дверь заперта.
И тюрьма и сума, а потом мировая война
мордовали Ивана, уча фатализму Петра.
Что печатными буквами писано нам на роду —
не умеет прочесть всероссийский народный Смирнов.
«Не беда, — говорит, навсегда попадая в беду, —
где-то должен быть выход». Ба-бах. До свиданья, Смирнов.
Я один на земле, до смешного один на земле.
Я стою как дурак, и стрекочут часы на руке.
«Береги свою голову в пепле, а ноги в тепле» —
я сберёг. Почему ж ты забыл обо мне, дураке?
Как юродствует внук, величаво немотствует дед.
Умирает пай-мальчик и розгу целует взасос.
Очертанья предмета надёжно скрывают предмет.
Вопрошает ответ, на вопрос отвечает вопрос.
1995
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
