Фритюрница. Сало. Мор лука. Гудят соловьи.
Соломинка. Ранка на сердце - томатною пастой...
Лови же мгновенье, пока в унитаз не... лови!
Ваяй свой блокбастер!
За них ведь и платят - сторицей. Старухой. Трухой.
Водицей копытц и шампунем в халяве халявным.
- ты будешь бегущей по лезвию рваной строкой,
ты будешь по плану развеянным вольненьким планом!
ты будешь гулять, как гуляют пропащие псы,
ты будешь хотеть, как не хочет сантехник - на лапу,
ты будешь сосать сизоватые слёзы сосны,
которую дятел до гроба сту-стуком залапал...
Фрилансер своих бессеребрянных чёрных колец-
кудряшек, термометр кошек, подохших под Кразом!
Пока Родион убивает бездомных овец,
пока разлагается в вазах зелёное мясо
чужих (тех, что - фраки, фри-трахи, фломастеры под
смешным колпачком из соломенных солнечных пятен),
ты будешь чужим башмачкам марсианский ремонт
сулить за улыбку, а может быть, даже - бесплатно.
Ты будешь не знать, что ты знаешь, что свечка - горит,
и воском стекать в выключатель, бокалом ромашек
дробиться о пульс его, плюнув на бред и артрит,
и пропуск в спасенные плети живильных рубашек, -
и выключишь свет электрический в этой свече.
Таблетку "каникулы" матери сунешь в ладошку...
И, шлёпнув себя же по попе, по-киллерски, шлёпнешь зачем-
то потом ещё раз, но уже - пофиглог на обложку.
И вот - "Эгегей,я русалочка!.." - "Здравствуйте Вам!",
на все айлавью, и лавэ, и тэ дэ положивши,
почувствуешь, как же шагрень хороша - как трава,
но что её толку - слепым вурдалакам ожившим?
Я помню, я стоял перед окном
тяжелого шестого отделенья
и видел парк — не парк, а так, в одном
порядке как бы правильном деревья.
Я видел жизнь на много лет вперед:
как мечется она, себя не зная,
как чаевые, кланяясь, берет.
Как в ящике музыка заказная
сверкает всеми кнопками, игла
у черного шиповика-винила,
поглаживая, стебель напрягла
и выпила; как в ящик обронила
иглою обескровленный бутон
нехитрая механика, защелкав,
как на осколки разлетелся он,
когда-то сотворенный из осколков.
Вот эроса и голоса цена.
Я знал ее, но думал, это фата-
моргана, странный сон, галлюцина-
ция, я думал — виновата
больница, парк не парк в окне моем,
разросшаяся дырочка укола,
таблицы Менделеева прием
трехразовый, намека никакого
на жизнь мою на много лет вперед
я не нашел. И вот она, голуба,
поет и улыбается беззубо
и чаевые, кланяясь, берет.
2
Я вымучил естественное слово,
я научился к тридцати годам
дыханью помещения жилого,
которое потомку передам:
вдохни мой хлеб, «житан» от слова «жито»
с каннабисом от слова «небеса»,
и плоть мою вдохни, в нее зашито
виденье гробовое: с колеса
срывается, по крови ширясь, обод,
из легких вытесняя кислород,
с экрана исчезает фоторобот —
отцовский лоб и материнский рот —
лицо мое. Смеркается. Потомок,
я говорю поплывшим влево ртом:
как мы вдыхали перья незнакомок,
вдохни в своем немыслимом потом
любви моей с пупырышками кожу
и каплями на донышках ключиц,
я образа ее не обезбожу,
я ниц паду, целуя самый ниц.
И я забуду о тебе, потомок.
Солирующий в кадре голос мой,
он только хора древнего обломок
для будущего и охвачен тьмой...
А как же листья? Общим планом — листья,
на улицах ломается комедь,
за ней по кругу с шапкой ходит тристья
и принимает золото за медь.
И если крупным планом взять глазастый
светильник — в крупный план войдет рука,
но тронуть выключателя не даст ей
сокрытое от оптики пока.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.