Человек несет в душе своей яркое пламя, но никто не хочет погреться около него; прохожие замечают лишь дымок, уходящий через трубу, и проходят своей дорогой
.. словно ребёнок, которого сильно дразнили в детстве,
ласкали: «собачечка….», выпроваживали, тыча в морду «фигте!» и посох, –
ощущаешь себя пригородной электричкой, слоёным тестом,
беляшом прогорклым, импортным пылесосом,
перемалывающим в желудке обиды, пафосных манекенщиц,
не умеющую мокреть воду, не научившуюся гореть рыбу…
этот мир нарывает в тебе, словно потерявший зрачок клещик.
равнодушный хирург предлагает бурду от гриппа.
говорит, что всё поправимо – как беда на дрожжах или живот – на пиве,
что со временем уже забавно становится – отправлять самому себе расчленённый спам,
привыкать, что платок твой – как носик псины – вечно сопливый,
что твой дезодорант говорит тридцати трём несчастьям: «сезам-сезам»…
ах уж эта бесплатная медицина!
бомбоубежище в оголённой, как грудь, траве.
мир в желудке – гниющий овощ.
распущенная косынка
зряшной молитвы.
крестик, уплывающий, как трофей,
медсестре-темноте за голубую спинку.
2
… наверное, ты не решишься зажать рану и прохрипеть: «спасибо….» –
за солнце, бесплатное, как зародыш, за косточки, за титан,
за небо, меняющее наряд из диатезно-лиловой сыпи
на подобный, спрятанный под грозовой кафтан,
за голос, хриплый, взятый за шкирку дешёвой махрой и рёвом,
за кашу с вечным призраком топора,
за халатик, привычной кровью залакирован…,
за кофий с доставкой в капельничный барак,
за микстуру со вкусом банальных предательств, сюра
прохладных пальцев, смахивающих с оси
усталости счёт жизней и смрад глазури
невысказанных «спасиб….»
3
… самое страшное – попросить, поддерживая подбородок
выше антенн и тарелок: «спаси безвозмездно, а?»
это тебе не топать ногой, не орать: «уроды,
как же вас раз-этак угораздило опоздать?»
это тебе не «ещё» говорить случайным,
забивающим в твоё самое конченый эгоизм,
не полоть огородик печалей своих молчалок
с неуместным: «поберегись!» –
а проговорить: «боженька-боженька, доктор, миленький!
вытрави из меня деточку-с-первой-парты-скрюченные-очки,
ремешки папины, мамины чудо-пилинги,
мальчиковые неуклюжие червячки,
… самое страшное – осознать: дура, он же тебе завидует,
сидя под твоим бараком.
4.5
… но в тебе проклёвываются виноградные дети, электронные дети,
ты надуваешься – тыквой, арбузом, репой – и выливаются в монитор
дурости высотой по пяточный нерв ай-петри,
длиной с забор:
боженька, вместо денежки и резины,
дай водицы мокрой, рыбы желальной клёв,
дай не чувствовать ногами, как мрак, босыми
хвост гиены, глодающей ассорти голов.
дай пинцет, чтобы вынуть волосы лжи и мелом
перепачканные по дурости волоски,
и некислый дождь, и тёплый диванчик спелый,
и ничейных мультиков нежные лепестки,
и морской прилив, и надёжность улыбки почвы,
золотисто-берёзовых радуг – от мокрых ран,
и в глаза – мотыльковый, избитый зарёй песочек,
как большой защитный экран.
