если девочка взрослая, то она не обращается к иммунологу –
главное – без десяти порознь удержать в руке хаси,
сделать пару глотков, не подавившись столиком,
почесать репей, словно тот пёс блохастый…
если девочка старая, она не бросается вскачь на новеньких,
близоруко рисует бывших по блеклому трафарету,
одевает в крестики куклу из вечных ноликов,
изучает курсы стервинга и брюнетов.
если девочка – девочка, она непременно хранит в холодильнике трупик воли,
достаёт вечером,
растирает кулачком кукольным, как мак – в ступе,
а потом – надевая сон,
отправляется в ночь, как в школу –
прямоугольную,
чёрноящиковую,
медвежьелапью,
которая на неё бросится – и наступит…
***
сначала ты изучаешь буквы,
потом изучаешь лизинг,
потом изучаешь взаимодействие лизинга и салфетки…
… город с улыбкой недоразвитого дяди-баскетболиста
упорно-настойчиво в корзинку лужи бросает тебя монеткой –
корпишь над земным притяжением, копишь больной безлимит фингалов,
лоб морщишь настолько усердно, что хватит всего-то на две затяжки…
семья пауков обнимает пространство, как мелкая гроздь коал, и
в углу номер шесть начинают щупать друг друга обрубки чашки.
всё чаще темнеет в раю календарных, на зависть энд ко малевич,
всё чаще и резче кричит кукушкой горелопластмассый космос…
ты учишься вить из себя верёвку для лужи «последний лэвел»,
а раньше хотела, чтоб из тебя
ангелы вили гнёзда…
***
… одноразовая посуда превращается в многоразовую.
ты – в ложку, ведущую по стакану толстой сетью помех.
маленькие девочки живут вопреки гумбертам и некрасовым,
занося в мемориз мех остриженной ночи и нервный ресниц побег.
маленькие мемориз переполняются сном марианских впадин,
серыми обезьянами, холодным чаем, квашенной в нос бедой…
сверху усаживаются крашенные в олово маленькие солдаты –
утрамбовывают собой мемориз, пока не случится сбой.
маленькие сбои превращаются в миро-скопические землетрясения,
когда подходит маленький джедай,
встряхивает за плечи,
говорит: «окстись, девочка, смотри прямо!»
а «прямо» такое маленькое, такое крошечное – как сахар по воскресеньям
или как девочка, начинающая постукивать пяткой в живот маме.
****
коровка божья, полети домой!
коробка божья, будь им вправду – домом –
девчушкам, что идут на водопой
арбузный, словно стайка насекомых,
– где мариански хмурится тахта,
где марсиански большеглаза кухня,
где в ванной спит дыхание кита
в пушистых гостевых домашних туфлях,
где водится, как домовой, земля,
где воздух гнёзда вьёт из подхалатных,
и небо, как не-воин, но сопляк,
с зари снимает розовые латы,
где все матрацы, как цейлон, целы,
где все слоны, как денежка, костисты,
где долетают губы-соловьи
к безмлечной сиське нежного басиста,
где карусели жмутся на мели
небесной после секса в понедельник,
и девочки так девичьи малы,
что даже вместо шляпы не наденешь…
Когда погребают эпоху,
Надгробный псалом не звучит,
Крапиве, чертополоху
Украсить ее предстоит.
И только могильщики лихо
Работают. Дело не ждет!
И тихо, так, господи, тихо,
Что слышно, как время идет.
А после она выплывает,
Как труп на весенней реке, —
Но матери сын не узнает,
И внук отвернется в тоске.
И клонятся головы ниже,
Как маятник, ходит луна.
Так вот — над погибшим Парижем
Такая теперь тишина.
5 августа 1940,
Шереметевский Дом
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
