По небу синий слон летел,
на мир задумчиво глядел,
воздушный, ярко-красный шар
он крепко в хоботе держал.
Ах, как слону хотелось вниз,
пешком по улочкам пройтись,
на лавку в скверике присесть,
И пирожок с повидлом съесть.
Погладить рыжего кота,
на карусели у моста
верхом проехать на коне,
а может, даже на слоне.
Потом запрыгнуть на батут,
сыграть с ребятами в лапту,
и ваты сладкой порций пять
легко, в один присест, умять.
Ну, а потом сбежать в лесок
и побродить там хоть часок,
послушать сойку и чижа,
увидеть белку и ежа.
Слон всё летел и всё мечтал,
потом заплакал и пропал,
а синий дождь, вот чудеса,
на землю лился полчаса.
Пропал того слона и след,
но знаю я один секрет -
счастливый слон который год
на яркой радуге живёт.
А пожалуйста. У меня есть стих для детей, ну, для нынешних таких детей, где тоже фигурирует слон. Пожалуй, опубликую, а чего ж. Можно сказать, обороткой:)))
Здорово, будет группа слонов:))
Ой, ну там много всякой живности:)
Прочитайте, в общем, в ленте:)
Хорошо, прочитаю:)
Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Я не запомнил — на каком ночлеге
Пробрал меня грядущей жизни зуд.
Качнулся мир.
Звезда споткнулась в беге
И заплескалась в голубом тазу.
Я к ней тянулся... Но, сквозь пальцы рея,
Она рванулась — краснобокий язь.
Над колыбелью ржавые евреи
Косых бород скрестили лезвия.
И все навыворот.
Все как не надо.
Стучал сазан в оконное стекло;
Конь щебетал; в ладони ястреб падал;
Плясало дерево.
И детство шло.
Его опресноками иссушали.
Его свечой пытались обмануть.
К нему в упор придвинули скрижали —
Врата, которые не распахнуть.
Еврейские павлины на обивке,
Еврейские скисающие сливки,
Костыль отца и матери чепец —
Все бормотало мне:
— Подлец! Подлец!—
И только ночью, только на подушке
Мой мир не рассекала борода;
И медленно, как медные полушки,
Из крана в кухне падала вода.
Сворачивалась. Набегала тучей.
Струистое точила лезвие...
— Ну как, скажи, поверит в мир текучий
Еврейское неверие мое?
Меня учили: крыша — это крыша.
Груб табурет. Убит подошвой пол,
Ты должен видеть, понимать и слышать,
На мир облокотиться, как на стол.
А древоточца часовая точность
Уже долбит подпорок бытие.
...Ну как, скажи, поверит в эту прочность
Еврейское неверие мое?
Любовь?
Но съеденные вшами косы;
Ключица, выпирающая косо;
Прыщи; обмазанный селедкой рот
Да шеи лошадиный поворот.
Родители?
Но, в сумраке старея,
Горбаты, узловаты и дики,
В меня кидают ржавые евреи
Обросшие щетиной кулаки.
Дверь! Настежь дверь!
Качается снаружи
Обглоданная звездами листва,
Дымится месяц посредине лужи,
Грач вопиет, не помнящий родства.
И вся любовь,
Бегущая навстречу,
И все кликушество
Моих отцов,
И все светила,
Строящие вечер,
И все деревья,
Рвущие лицо,—
Все это встало поперек дороги,
Больными бронхами свистя в груди:
— Отверженный!
Возьми свой скарб убогий,
Проклятье и презренье!
Уходи!—
Я покидаю старую кровать:
— Уйти?
Уйду!
Тем лучше!
Наплевать!
1930
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.