Возле горящей свечи всегда увиваются мошки и букашки, но разве в этом виновата свеча?
(Чарльз Диккенс)
Шкатулка
03.02.2009Дорогой одиночества
«Что может вытворять с обычным словом… парень по имени Ипа!» — кулуарно восклицает Воха. А вытворяет Ипполит Похлебкин (он же Popoed) замечательные, но грустные стихи, блестяще передающие состояние одинокого, но верящего в любовь человека. Если в «Пересмешнике» у героя, возможно, есть призрачная надежда на счастливое завершение (его не встретили, но кто знает, почему), то «мальчик» из второго стихотворения понимает, что ехать бессмысленно — его никто не ждет.
встречай меня... я все-таки приехал
без лишних фраз и деланных «прости»
лишь пересмешник харкающим смехом
об этом тишину оповестил
впитался в лед трепещущий и рваный
истошный звук, действительность кляня
искала тусклым взглядом Несмеяна
кого-то... вероятно не меня...
перрон, покрытый зеброю поземки
плевок кровавой точкой на стекле
и счастье стайкой теплых промилле
ласкает нервы, фибры, перепонки...
я вышел затемно... морозно пахло влагой
асфальт блестел от желтых фонарей
глаза щипали знаки Зодиака
и вереницы запертых дверей
запорошило нежной белой пудрой...
в сиянье первозданной наготы
улиткой выползало в небо утро
замочных скважин стиснутые рты
размеренно дышали теплым мраком
стесняясь, обещая и маня
кого-то... вероятно не меня...
да где-то выла жалобно собака...
меня нагнал троллейбус одинокий
он, очевидно, тоже не спешил
и предлагал принцессу Мононоке
в искусственные спутники души
забытой кем-то глянцевой обложкой
раздела синема и анимэ
рисованные скрещенные ножки
предназначались, все-таки, не мне,
а принцу поднебесному, наверно,
со знаменем из ячьего хвоста
я до него, увы, не долистал...
(там обещали даже Одри Хепберн)
сошел на предпоследней остановке
рассвет, проливши ветренную муть,
срывал одежды, весело и ловко
не позволяя походя заснуть...
на стройке сторожа со вкусом пили
абсент змеею лился в турий рог
там, оседлавши желтый «Катерпиллер»,
тост говорил взъерошенный Ван Гог
держась за отпадающие уши
клеймил разврат, насилие и зло
его весьма прилично развезло
но до развязки я и не дослушал...
замерзли пальцы... чуть дрожат колени
от действия недружественных сред
отметка на знакомом старом клене
последний шаг... последний серый след
в снегу/в душе/в словах/в сознанье/в письмах
последний вздох на замерших устах
среди твоих, моих, и вечных истин
я лягу пОд ноги, я дьявольски устал...
исчезли к черту знаки Зодиака
пропал из вида пламенный Ван Гог
мой пересмешник выразить не смог
он промолчал... наверное заплакал...
тем, до кого кто-нибудь никогда не доедет
и не плачь. Я откликнусь до зова
и сорву за печатью печать,
буду петь в половине второго
и в ладонь тебе буду кончать...
Вера Павлова
В тот год была неделя без среды
И уговор, что послезавтра съеду.
Из вторника вели твои следы
В никак не наступающую среду.
Алексей Цветков
Ибо сильно, до колик, он верит в любовь, мальчик хочет поехать в Россию, в Тамбов, и его вещмешок полусобран стоит на пороге. Там лежат: анорак, алкоголь, аспирин… Но ведут в голубями обосранный Рим выходящие из пункта Х, по задачке, дороги…
Этой глупой трагедии тысячи лет. Он давно накопил на плацкартный билет и готов распроститься с железнодорожною мздою, но кассирша не рада ему, не мила, не берет его денег и бла-бла-бла-бла… Он уходит, назвав ее толстой лохматой пиздою.
Просто вспышка пока что, один эпизод, не подходит ни под УПК, ни под КЗОТ, лишь слегка был нарушен общественный строгий порядок… Но в груди появляется терпкая грусть, мальчик учит плохие стихи наизусть и настойчиво ждет до каких-нибудь первых колядок.
Дальше все происходит в обычном ключе: до кондиции мальчик ко времени Че непременно дойдет... Изогнувшись затейливым раком, он опять набивает себе вещмешок и рифмует в свой первый дебильный стишок: «алкоголь, аспирин...» – анапестно скрепив «...анораком». В этом нет ничего, что запретно посметь, – ситуация ёк, но пока что не смерть, а мотив всех поступков понятен вполне и обычен. Он читал: по китайскому календарю это – год тех, кто крайне упрям и угрюм, обладая по знаку рожденья характером бычьим.
Не предчувствуя искренне новой беды, он летящей походкой к вокзалу ЖыДы, как в той песне – из недр соловьиного жуткого мая – с переливчатым выкриком «Дайте пройтить!», бодро мацая теток за сдобную тить, направляется к кассам, с себя анорак не снимая, все препоны бесстрашно смести нарочит… Но кассирша невнятное что-то мычит, закрывая окошка рифленую адскую вежду… И в пропитые морды досужих зевак мальчик тычет по-детски отчаянный "фак", пробиваясь к сортиру, чтоб выблевать в дырку надежду. Там почти что из слез вытекают глаза, он распят на каком-то фатальном "нельзя", нестерпимая резь от кромешного едкого дуста… И, с идеей забить к ебеням на Тамбов, он о кафель с размаху пытается лбом излечить свои вредные половогнойные чувства… Бесполезно. Увы. Получается – хрен, ибо в плоти его изворотливый ген, что навеки вморозил в потомка удачливый пращур, передав нелогичный, загадочный код… Мальчик, правда, уже представляет исход, в отражении зеркала видя петроглиф «пропащий»…
Впрочем, крохой истерзанной рваной души он по-прежнему чует – в Тамбовской глуши, в среднерусской, лубочной, пропахшей навозом начинке, под кровавыми язвами жухлых рябин будет он безоглядно, до хруста, любим, и сквозь снег прорастут поцелуев святые личинки…
Он являет природе насупленный лик – в его виршах отчетливо виден конфликт, и заглавные буквы корявки протестно колышут – там за вторником вечно приходит среда, или Павловой Верой кончает вода (не кончала которой поэт, упомянутый выше).
Он пытается записи мерзкие сжечь, ибо снег уже хуже, чем горькая желчь, но стихи выживают, и в них исчезают прикрасы – ни катрена без смертной, костлявой тоски... В логаэдах не видно, как в жопе, ни зги, и повсюду – кресты, упыри, мертвецы, пидорасы. В тополиных коленях свербит ломота… Мальчик знает - не то это, тема – не та… Про любовь все должно быть до слипшихся булок прекрасно! И, своей неудачей безумно взбешен, он за двери бежит со столовым ножом, на котором еще не застыло вчерашнее масло…
До вокзала – четыре, на пятой вставать. Мальчик чувствует: в жилах стучит благодать, и мотором отчаянным сердце безумие мелет. Удивительно – хочется петь и кричать, безболезненно спала печали печать с миллионов доселе безмолвных его органелек. Вот вокзал, где гербовые вилки-значки, фокусирует мальчик неспешно зрачки и глядит, как путеец лопаткой счищает миазмы… Через зал – прямо к кассам, и – по рукоять!.. Мальчик знает, что будут в затылок стрелять, и, смеясь, оседает в багровых клубах протоплазмы…
И финальная мысль – про припезденный Рим – вылетает с последними каплями рифм на пути сообщений дымящимся розовым супом: «Мог, конечно, в компашке заклятых друзей после граппы на экскурс пойти в Колизей, но воистину, видимо, credo, quiaabsurdum»
Автор: SukinKot| ← Предыдущая | Следующая → |
04.02.2009 | 02.02.2009 |
Читайте в этом же разделе:
02.02.2009 Музыка как лекарство
01.02.2009 О пуле судьбы и беспечной вечности
28.01.2009 На пике абсолютной глубины
25.01.2009 На той стороне боли
24.01.2009 Непонятная свобода
Комментарии
Оставить комментарий
Чтобы написать сообщение, пожалуйста, пройдите Авторизацию или Регистрацию.
