|
Меланхоликом становишься, когда размышляешь о жизни, а циником, когда видишь, что делает из неё большинство людей (Эрих Мария Ремарк)
Анонсы
21.08.2011 Шорт-лист недели 05–12.08.2011: Слеза на потомСпокойно рвущее душу отчаянье, которое, как известно, и разъедает сильнее, и болит больнее, и лечится тяжелее...
СТИХОТВОРЕНИЕ НЕДЕЛИ 05–12.08.2011:
(Номинатор: SukinKot)
(7: fandorin, Reghina, Skorodinski, IIK, SukinKot, ole, Helmi)
Воскресенье. Смотри, как желтеет творог
От ванильно-яичного солнца!
Мир не строгий сегодня, под стрекот сорок —
Пустосмешек — над нашим «японцем» —
Узкоглазым котом с во-от таким животом.
Он спокоен, а мы уловимы
Предразлучной тревогой. Слеза на потом,
А пока что... Любимый, любимый,
Не забрасывай старый рюкзак за плечо,
Я боюсь! Лучше завтра припомни
То пятно на ладошке моей.
— Горячо?
Я киваю, как грустная пони:
— Да, ожог...
Не тревожься, холодной воде
Предоставим больное. Останься!
Я тревожники жарю. Шкварчит на плите
Одиночество вкусно, авансом...
Rosa: А это просто класс, стиль, четкость и то спокойно рвущее душу отчаянье, которое, как известно, и разъедает сильнее, и болит больнее, и лечится тяжелее... Эти последние вроде бы и не такие важные детали — котейка, творог, родинка — и огромнейший контраст с состоянием и разлукой. Мне вспомнился эпизод разлуки в «Московской саге» — уход на войну интеллигентнейшего Китайгородского, прощающегося с Ниной, как оказалось, навечно... То, как он заполняет арктическую пустоту талонами, картошкой, оплаченными счетами... Ксана, вы действительно — бренд. Спасибо вам. И чисто по-человечески. Надеюсь, что-то, о чем вы пишете, это расставание, эпизодическое, недолгое, но не разлука.
ФИНАЛИСТЫ НЕДЕЛИ 05–12.08.2011:
(Номинатор: marko)
(3: Cherry, tamika25, marko)
Rosa: Насчет Песни сложилось у меня мнение неоднозначное — иногда ее работы меня трогают, иногда — абсолютно нет, но вот какой парадокс. Если трогают — то уж как асфальтным катком, а ежели нет, то уж совсем нет... Чего не скажешь о мадемуазель Алисе (даже «Секрет» вспомнился и иже: Ах, Алиса, как бы нам встретиться... и тэ. дэ.) Алису я не признаю ни под каким соусом: ни книгу, ни мультфильм, ни — упаси господи — фильм. Мне, взращенной на четырех основных принципах социалистического демократизма или демократического социализма, Алиса кажецца малость нездоровой вкупе, надо заметить, с Королевой, Кроликом и всеми остальными, кстати или, скорее, некстати, выползающими на страницы текста... Но... Эта работа Песни просто хороша, поэтически добротна и уже сеет в мою и без того тревожную душу сомнения и впрыскивает в нее облачный осенний коктейль. Алиса, хитрющая девочка, уже повзрослела, хотя и рядится в оборки. И эта Алиса прекрасно осведомлена о том, что прекраснодушные паруса съедает моль, а любовь превращается в необходимость хорошо прожарить котлеты, чтобы у постаревшего Грея не было несварения желудка. Мне нравится честность Алисы, мне нравится четкое представление о том, что осень неизбежна, бегай – не бегай мы по нашему детскому Кишинёву, все равно придут хищные листопады и алые рассветы. Пора избавляться от иллюзий, господа. Аттракцион невиданных и неслышанных льгот — одна прививка, сделанная самой наивной после Красной Шапочки героиней Алисой, но Алисой, покинувшей пубертат, навсегда избавит вас от сладких надежд и приторных мечтаний. Главная героиня лукавит — она просит коктейль иллюзий у Алисы, Но... Я думаю, что она же первая пойдет к ней получать антидифтерийную прививку от избытка мечт и кишинёвского детского перфекцонизма.
(Номинатор: white-snow)
(2: Karlik-Nos, white-snow)
Rosa: Сказать мне здесь нечего, ибо это не нужно. Автор говорит о чем-то дорогом для него, нашлись люди, для которых это «дорогое» близко и понятно — и прекрасно... Я поняла, дорогие сорешетчане, вот что для себя — я провозглашала толерантность очень продолжительное время, но я была весьма и весьма далека от нее по сути. То, что было непохоже/отлично/не совпадало с моим, вызывало внутри меня брезгливое отрицание. А ведь это не есть нормально. Дорогие мои, автор ведь не берет нас за руку, не подводит к гильотине и не сталкивает на нас лезвия своих стихов. Не нравится — не ешь, не любо — не слушай, не хочешь — не смотри. Я и раньше это все говорила, а сейчас повторяю, но более осознанно — Сумирэ так видит мир, для Снега это здорово. И Слава Богу, что так. Думбадзе говорил, что души человеческие тяжелы, если в одиночку их нести. Сумирэ помогает Снегу нести ее, Снега, душу, что может быть важнее этого?
(Номинатор: KsanaVasilenko)
(1: KsanaVasilenko)
KsanaVasilenko: После larky «На улице Парковой» для меня это второй по силе радости от состояния «жить». Заметьте, не процесса, а состояния. Вообще, рада, что Регина приняла мое предложение зарегистрироваться на Решетории. Обоюдная польза — для сайта и для Регины. Мое почтение «Чацкому» и автору номинированного стихотворения.
Rosa: Хочу отметить, что Ксана, сама являясь талантливейшей душой, номинирует редко, посему делаю вывод, что произведение, ею выдвинутое, более, чем достойно. Так и есть. Мысленно вернулась я к одному из важнейших вопросов стихотворчества — в чем же задача поэзии — отобразить, утешить, освежить, торкнуть, привести к катарсису/ обнажить? Конечно, для каждого из нас свой ответ. И, естественно, поиск литературной сверхзадачи, как-то: человек в обстоятельствах, преодоление человеком перипетий, преодоление перипетиями человека — не наша цель. (Напоминаю, задача резонера — сомневацца.) Эта работа легка, светла, сиюминутна и добра. Она действительно напоминает работу Ларки состоянием, стилем, почерком и размером. Передо мной — легкая Ассоль, уже дождавшаяся Грея, возможно, сматывающая паруса, с нежностью осознавая, что паруса эти — уже ее, что детство позади, но юность — не менее роскошна. Чистое доброе ностальжи. Я не совсем увидела здесь именно Кишинёв, ибо так же можно написать о Душанбе или Витебске.Но это стихотворение — не отчет Географическому Обществу, а попытка ввести нас в Радость и Свет. Попытка удачна. Автору и номинирующему — респекты. О светлом вообще писать тяжело, ибо когда хорошо, слова излишни, а когда строка приходит, то это не всегда — привет от рождественского Санты. Я еще раз приветствую талантливого автора у нас!
СТАТИСТИКА НЕДЕЛИ 05–12.08.2011:
Номинировано: 4
Прошло в Шорт-лист: 4
Победитель: KsanaVasilenko
Чудо-лоцман: SukinKot
Голосовало: 13 (+ 1*)
Воздержалось: 1 (Rosa)
Чадский: Rosa
И ВООБЩЕ:
Rosa: Итак, дорогие кроллички. Читала я нонче в Рубилище о том, что сайт наш (о, ужас) постепенно становится мадамским, обретая контуры то ли длинноухого кролличка, то ли крепконогого кенгуренка. Мы, дамы, тоись, как я поняла, друг друга облизываем, друг с другом кокетничаем, сюсюкаем, шлем друг другу всяческие охи-ахи и приветствуем аффектированно друг друга, размазывая по страницам розово-зефирные сопли. Позор нам — мадамсам, а мне, привнесшей на сайт окказионалистических кролличков, ПОЗОР. Сайт срочно, как я поняла, должен обруталиться, обзавестись автоматом Калашникова и одиннадцатью парабеллумами и, задумчиво глядя в необъезженную степь, должен взращивать внутри себя неопознанных гендерно крепко развитых гениев с едким запахом позавчерашнего виски и трехсполовинойдневной седой щетиной на гордых скулах. Этому новообретенному сайту будут чужды бабские причитания, всяческие глупости в политкорректном виде и прочая мишура, называемая бюргерами аморфной вежливостью и дурацкой толерантностью... В доказательство того, что мы окенгурились, как раз таки четыре номинации этой недели, и — увы и ах — снова деффачки. Правда, две номинации выдвинуты вроде как далекими от бабских причитаний нашими поэтическими согражданами, но будем щитать, что они перегрелись из-за нежнодушащего все живое августовского солнца.
Читайте в этом же разделе: 13.08.2011 Шорт-лист недели 29.07–05.08.2011: Обречен странствовать 09.08.2011 Запах пустыни. Итоги Турнира № 5 04.08.2011 Спиной к весне. Итоги Турнира № 4 03.08.2011 Шорт-лист недели 22–29.07.2011: Доживем до моря 27.07.2011 Шорт-лист недели 15–22.07.2011: Выпьем яда
К списку
Комментарии Оставить комментарий
Чтобы написать сообщение, пожалуйста, пройдите Авторизацию или Регистрацию.
|
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Кобаяси Исса
Авторизация
Камертон
Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря,
дорогой, уважаемый, милая, но неважно
даже кто, ибо черт лица, говоря
откровенно, не вспомнить, уже не ваш, но
и ничей верный друг вас приветствует с одного
из пяти континентов, держащегося на ковбоях;
я любил тебя больше, чем ангелов и самого,
и поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих;
поздно ночью, в уснувшей долине, на самом дне,
в городке, занесенном снегом по ручку двери,
извиваясь ночью на простыне -
как не сказано ниже по крайней мере -
я взбиваю подушку мычащим "ты"
за морями, которым конца и края,
в темноте всем телом твои черты,
как безумное зеркало повторяя.
1975 - 1976
* * *
Север крошит металл, но щадит стекло.
Учит гортань проговаривать "впусти".
Холод меня воспитал и вложил перо
в пальцы, чтоб их согреть в горсти.
Замерзая, я вижу, как за моря
солнце садится и никого кругом.
То ли по льду каблук скользит, то ли сама земля
закругляется под каблуком.
И в гортани моей, где положен смех
или речь, или горячий чай,
все отчетливей раздается снег
и чернеет, что твой Седов, "прощай".
1975 - 1976
* * *
Узнаю этот ветер, налетающий на траву,
под него ложащуюся, точно под татарву.
Узнаю этот лист, в придорожную грязь
падающий, как обагренный князь.
Растекаясь широкой стрелой по косой скуле
деревянного дома в чужой земле,
что гуся по полету, осень в стекле внизу
узнает по лицу слезу.
И, глаза закатывая к потолку,
я не слово о номер забыл говорю полку,
но кайсацкое имя язык во рту
шевелит в ночи, как ярлык в Орду.
1975
* * *
Это - ряд наблюдений. В углу - тепло.
Взгляд оставляет на вещи след.
Вода представляет собой стекло.
Человек страшней, чем его скелет.
Зимний вечер с вином в нигде.
Веранда под натиском ивняка.
Тело покоится на локте,
как морена вне ледника.
Через тыщу лет из-за штор моллюск
извлекут с проступившем сквозь бахрому
оттиском "доброй ночи" уст,
не имевших сказать кому.
1975 - 1976
* * *
Потому что каблук оставляет следы - зима.
В деревянных вещах замерзая в поле,
по прохожим себя узнают дома.
Что сказать ввечеру о грядущем, коли
воспоминанья в ночной тиши
о тепле твоих - пропуск - когда уснула,
тело отбрасывает от души
на стену, точно тень от стула
на стену ввечеру свеча,
и под скатертью стянутым к лесу небом
над силосной башней, натертый крылом грача
не отбелишь воздух колючим снегом.
1975 - 1976
* * *
Деревянный лаокоон, сбросив на время гору с
плеч, подставляет их под огромную тучу. С мыса
налетают порывы резкого ветра. Голос
старается удержать слова, взвизгнув, в пределах смысла.
Низвергается дождь: перекрученные канаты
хлещут спины холмов, точно лопатки в бане.
Средизимнее море шевелится за огрызками колоннады,
как соленый язык за выбитыми зубами.
Одичавшее сердце все еще бьется за два.
Каждый охотник знает, где сидят фазаны, - в лужице под лежачим.
За сегодняшним днем стоит неподвижно завтра,
как сказуемое за подлежащим.
1975 - 1976
* * *
Я родился и вырос в балтийских болотах, подле
серых цинковых волн, всегда набегавших по две,
и отсюда - все рифмы, отсюда тот блеклый голос,
вьющийся между ними, как мокрый волос,
если вьется вообще. Облокотясь на локоть,
раковина ушная в них различит не рокот,
но хлопки полотна, ставень, ладоней, чайник,
кипящий на керосинке, максимум - крики чаек.
В этих плоских краях то и хранит от фальши
сердце, что скрыться негде и видно дальше.
Это только для звука пространство всегда помеха:
глаз не посетует на недостаток эха.
1975
* * *
Что касается звезд, то они всегда.
То есть, если одна, то за ней другая.
Только так оттуда и можно смотреть сюда:
вечером, после восьми, мигая.
Небо выглядит лучше без них. Хотя
освоение космоса лучше, если
с ними. Но именно не сходя
с места, на голой веранде, в кресле.
Как сказал, половину лица в тени
пряча, пилот одного снаряда,
жизни, видимо, нету нигде, и ни
на одной из них не задержишь взгляда.
1975
* * *
В городке, из которого смерть расползалась по школьной карте,
мостовая блестит, как чешуя на карпе,
на столетнем каштане оплывают тугие свечи,
и чугунный лес скучает по пылкой речи.
Сквозь оконную марлю, выцветшую от стирки,
проступают ранки гвоздики и стрелки кирхи;
вдалеке дребезжит трамвай, как во время оно,
но никто не сходит больше у стадиона.
Настоящий конец войны - это на тонкой спинке
венского стула платье одной блондинки,
да крылатый полет серебристой жужжащей пули,
уносящей жизни на Юг в июле.
1975, Мюнхен
* * *
Около океана, при свете свечи; вокруг
поле, заросшее клевером, щавелем и люцерной.
Ввечеру у тела, точно у Шивы, рук,
дотянуться желающих до бесценной.
Упадая в траву, сова настигает мышь,
беспричинно поскрипывают стропила.
В деревянном городе крепче спишь,
потому что снится уже только то, что было.
Пахнет свежей рыбой, к стене прилип
профиль стула, тонкая марля вяло
шевелится в окне; и луна поправляет лучом прилив,
как сползающее одеяло.
1975
* * *
Ты забыла деревню, затерянную в болотах
залесенной губернии, где чучел на огородах
отродясь не держат - не те там злаки,
и доро'гой тоже все гати да буераки.
Баба Настя, поди, померла, и Пестерев жив едва ли,
а как жив, то пьяный сидит в подвале,
либо ладит из спинки нашей кровати что-то,
говорят, калитку, не то ворота.
А зимой там колют дрова и сидят на репе,
и звезда моргает от дыма в морозном небе.
И не в ситцах в окне невеста, а праздник пыли
да пустое место, где мы любили.
1975
* * *
Тихотворение мое, мое немое,
однако, тяглое - на страх поводьям,
куда пожалуемся на ярмо и
кому поведаем, как жизнь проводим?
Как поздно заполночь ища глазунию
луны за шторою зажженной спичкою,
вручную стряхиваешь пыль безумия
с осколков желтого оскала в писчую.
Как эту борзопись, что гуще патоки,
там не размазывай, но с кем в колене и
в локте хотя бы преломить, опять-таки,
ломоть отрезанный, тихотворение?
1975 - 1976
* * *
Темно-синее утро в заиндевевшей раме
напоминает улицу с горящими фонарями,
ледяную дорожку, перекрестки, сугробы,
толчею в раздевалке в восточном конце Европы.
Там звучит "ганнибал" из худого мешка на стуле,
сильно пахнут подмышками брусья на физкультуре;
что до черной доски, от которой мороз по коже,
так и осталась черной. И сзади тоже.
Дребезжащий звонок серебристый иней
преобразил в кристалл. Насчет параллельных линий
все оказалось правдой и в кость оделось;
неохота вставать. Никогда не хотелось.
1975 - 1976
* * *
С точки зрения воздуха, край земли
всюду. Что, скашивая облака,
совпадает - чем бы не замели
следы - с ощущением каблука.
Да и глаз, который глядит окрест,
скашивает, что твой серп, поля;
сумма мелких слагаемых при перемене мест
неузнаваемее нуля.
И улыбка скользнет, точно тень грача
по щербатой изгороди, пышный куст
шиповника сдерживая, но крича
жимолостью, не разжимая уст.
1975 - 1976
* * *
Заморозки на почве и облысенье леса,
небо серого цвета кровельного железа.
Выходя во двор нечетного октября,
ежась, число округляешь до "ох ты бля".
Ты не птица, чтоб улететь отсюда,
потому что как в поисках милой всю-то
ты проехал вселенную, дальше вроде
нет страницы податься в живой природе.
Зазимуем же тут, с черной обложкой рядом,
проницаемой стужей снаружи, отсюда - взглядом,
за бугром в чистом поле на штабель слов
пером кириллицы наколов.
1975 - 1976
* * *
Всегда остается возможность выйти из дому на
улицу, чья коричневая длина
успокоит твой взгляд подъездами, худобою
голых деревьев, бликами луж, ходьбою.
На пустой голове бриз шевелит ботву,
и улица вдалеке сужается в букву "У",
как лицо к подбородку, и лающая собака
вылетает из подоворотни, как скомканная бумага.
Улица. Некоторые дома
лучше других: больше вещей в витринах;
и хотя бы уж тем, что если сойдешь с ума,
то, во всяком случае, не внутри них.
1975 - 1976
* * *
Итак, пригревает. В памяти, как на меже,
прежде доброго злака маячит плевел.
Можно сказать, что на Юге в полях уже
высевают сорго - если бы знать, где Север.
Земля под лапкой грача действительно горяча;
пахнет тесом, свежей смолой. И крепко
зажмурившись от слепящего солнечного луча,
видишь внезапно мучнистую щеку клерка,
беготню в коридоре, эмалированный таз,
человека в жеваной шляпе, сводящего хмуро брови,
и другого, со вспышкой, чтоб озарить не нас,
но обмякшее тело и лужу крови.
1975 - 1976
* * *
Если что-нибудь петь, то перемену ветра,
западного на восточный, когда замерзшая ветка
перемещается влево, поскрипывая от неохоты,
и твой кашель летит над равниной к лесам Дакоты.
В полдень можно вскинуть ружьё и выстрелить в то, что в поле
кажется зайцем, предоставляя пуле
увеличить разрыв между сбившемся напрочь с темпа
пишущим эти строки пером и тем, что
оставляет следы. Иногда голова с рукою
сливаются, не становясь строкою,
но под собственный голос, перекатывающийся картаво,
подставляя ухо, как часть кентавра.
1975 - 1976
* * *
...и при слове "грядущее" из русского языка
выбегают черные мыши и всей оравой
отгрызают от лакомого куска
памяти, что твой сыр дырявой.
После стольких лет уже безразлично, что
или кто стоит у окна за шторой,
и в мозгу раздается не неземное "до",
но ее шуршание. Жизнь, которой,
как дареной вещи, не смотрят в пасть,
обнажает зубы при каждой встрече.
От всего человека вам остается часть
речи. Часть речи вообще. Часть речи.
1975
* * *
Я не то что схожу с ума, но устал за лето.
За рубашкой в комод полезешь, и день потерян.
Поскорей бы, что ли, пришла зима и занесла всё это —
города, человеков, но для начала зелень.
Стану спать не раздевшись или читать с любого
места чужую книгу, покамест остатки года,
как собака, сбежавшая от слепого,
переходят в положенном месте асфальт.
Свобода —
это когда забываешь отчество у тирана,
а слюна во рту слаще халвы Шираза,
и, хотя твой мозг перекручен, как рог барана,
ничего не каплет из голубого глаза.
1975-1976
|
|