Въезжая поездом в тишайший городок,
он, бывший император, полубог,
безвестный ныне, думает, возможно,
как нынче он бы правил осторожно
в стране стихов и выбитых дорог.
А выйдя на перрон, где полдень жаркий
прижал к земле степного быта дичь,
он вдруг поймёт, взглянувши на хибарку
под выворотом брошенного парка,
что совершенства в мире не достичь,
что этот парк недвижимый и краем
сходящий за последние сараи,
и там - в пустырь, и - к речке, под откос,
где в тесной неге купы абрикос
и яблонь светятся, - назвать бы можно раем,
когда б не запах и гнездовья ос.
«Трудиться... - повторяет он. - По крохам
выцеживать металл, а не слова!..
Хоры симфоний с дудкой скомороха
едины в неприятьи вещества...»
И он свернёт в кусты чертополоха
по тропке, различаемой едва.
Всё это он назвал бы пепелищем,
когда б не знал, что мир свой путь отыщет,
земным властителям ни «нет» сказав, ни «да».
Властителей подводит иногда
неотличение рабов от вольных нищих,
а дудки - от орудия труда.
