Если тебе понадобится рука помощи, знай — она у тебя есть — твоя собственная. Когда ты станешь старше, ты поймешь, что у тебя две руки: одна, чтобы помогать себе, другая, чтобы помогать другим
Всем тем, кто не дожил до дня Снятии Блокады Ленинграда.
Живу я в новом доме, высоком, кирпичном. В окно глянешь – простор: ровной линией проспект раскинулся. С обеих сторон вечнозеленые газоны над теплотрассами. Машины мелькают, светофоры подмигивают. Народ суетится у станции метро, что муравейник. С другой стороны - двор кривой геометрической фигурой. Стандартные «корабли», стандартная школа, рядом стандартный детский сад. Пятнышко площадки для выгула детей и собак в плотном кольце припаркованных машин.
Все чаще вспоминаю старый двор. Это сейчас я говорю: - Живу в этом доме. А раньше говорил: - Я из этого двора. Родная Петроградка с нарядными старинными фасадами и убогими проходными двориками – колодцами. Чистый проспект где через каждые сто метров кафе мороженное, кинотеатры – за десять копеек билет… Все осталось там, в детстве.
Мой двор – обычный двор: прямоугольный колодец грязно-канареечного цвета со стеклянным столбом лифтовой шахты. Пыльные покосившиеся окошки, ржавые водосточные трубы, массивные, сотни раз перекрашенные скрипучие двери на пружинах. Над головой кусок неба, под ногами асфальт кривой, весь в трещинах. А.., еще клумба посредине, на которой ничего никогда не росло, - квадрат земли пять на пять в обрамлении старинного бордюрного камня. …Но это был мой родной двор.
Помню. Возвращаясь из школы, я вечно встречал Степаныча – седого старичка, нашего соседа, вечно в серой потертой робе, в такой же кепке, в войлочных башмаках «прощай молодость» и с вечно дымившейся папироской. Он улыбался, обнажая редкие пожелтевшие зубы, ни о чем не спрашивал, просто кивал, и тут же забывал о твоем присутствии. Зимой Степаныч торчал в окне лестничной площадки, все с той же папироской.
- Опять продымил всю лестницу, - больше для порядку, бранилась соседка.
- Я же, это, фортку открыл, - оправдывался Степаныч.
- Иди домой! – звала его старуха жена. – Сейчас «Время» начнется.
- Ага! – коротко бросал он и заскорузлыми непослушными пальцами тушил окурок в грязной консервной банке, стоявшей на косом подоконнике, для этого случая.
Говорят, Степаныч родился в этом дворе, пацаном блокаду здесь провел. Отец шутил: наш двор без Степаныча, что Дворцовая площадь без Александрийского столба. Он, и вправду, чем-то дополнял двор, как горшки с цветами на подоконнике. Он ни за что бы не переехал в новый дом… Совпадение, а может - судьба: как только Степаныч умер, так наш двор расселили. Начался капремонт.
Старик всю жизнь проработал на заводе, в двух кварталах от двора. Слесарь, то ли карусельщик, то ли револьверщик - какая разница. Никак его не могли спровадить на пенсию. Наконец парторгу удалось отправить Степаныча в заслуженный безвременный отпуск. А он обиделся, но обиделся по-своему. Придет спозаранку на проходную, сядет на лавку и сидит. Рабочие потянулись на завод, все здороваются, а он сидит, дымит папироской – и так каждый день.
Не выдержал парторг пришел к проходной.
- Ну чего сидишь?
- Да так… Дышу.
- И долго будешь сидеть?
- Не знаю? Пока не помру.
- В санаторий хочешь?
- Не хочу.
- На море?
- Не. Четам делать?
- Так чего хочешь?
Молчит. Улыбается виновато.
Рабочие парторгу:
- Ну чего ты взъелся на него. Это же наш Степаныч. Он вот эти стены после войны своими руками восстанавливал.
Не выдержал парторг:
- Марш в цех! Спецодежду новую получи и у мастера разнарядку.
Но через год старик захирел. Годы – есть годы. Перебрался во двор на лавку с пачкой дешевого Беломора.
Однажды я его разговорил. Делать нечего. Воскресенье. Солнце. Весна. Я на двор. Там Степаныч. Присел рядом.
- Привет, Степаныч.
- Ага. И тебе…
- Чего делаешь?
- Сижу?
- Так с утра и сидишь?
- Вон, на клумбе цветочки посадил.
- Так все равно – не вырастут.
- Не вырастут, - кивнул он.
- Так, зачем сажал? Зачем вообще эта клумба.
Степаныч печально улыбнулся и как то, из глубины души произнес:
- Матушка моя, покойница, в блокаду здесь картошку сажала. Тоже думала – вырастит.
- Ну, и?
- Выросла, только никто ее не ел.
- Почему?
- А вон, вишь? – он указал на окно первого этажа, прямо под клумбой. – Семейка там жила: бабка, и двое сыновей ее. Они людей ели, а кости в клумбе закапывали. Их потом поймали, да и расстреляли прямо возле этой стены. Вон следы от пуль, где штукатурка обвалилась.
Меня всего передернуло. А Степаныч продолжал:
- Вон та пристройка, - указал он на дальнюю стену. – Кирпич свежий. Бомба попала. Все рухнуло. Сколько людей погибло… Ты думаешь, после войны разбирали? Фундамент окопали и новые стены возвели. А может там чьи-то косточки так и остались.
- Ну, ты и ужастики рассказываешь, - поежился я.
Мы сидели молча. В дыре из подвальной двери нагло высунулась крыса.
- Надо в ЖЕК сказать, чтобы дверь сменили. Да пусть крыс потравят в подвале, - решил я.
- Надо, - согласился Степаныч. – Мы там с сестрой прятались.
- От бомбежек?
- Нет. Тут, от одного… Дыру в двери не крысы прогрызли. Это – он.
- Кто – он.
Степаныч взглянул на меня, и в его пожелтевших глазах отразился забытый детский ужас. Он поразмыслил: рассказывать мне или нет, но потом, все же сказал:
- Матушка в госпитале была на смене, а мы дома одни. Сосед наш с голодухи с катушек съехал. Пришел с топором. Хотел нас зарубить и съесть. Сестра заперла дверь в комнату. Пока он ее рубил, мы через окно - во двор. Сестра зовет на помощь… Да кто ж выйдет. Все еле живые. Мы в подвал. Сосед дверь разрубил, Нас нет в комнате. Он во двор. Сил у него совсем мало осталось. Дергал ручку, дергал, а мы с той стороны держим. Ударил пару раз топором по двери и свалился. Холодно было. Зима. Мы с сестрой стояли в темноте и дверь держали, что есть силы. Пальцы к ручке примерзали. А сосед лежал без сил, бранился, ревел, как ребенок и грыз снизу.
- И что потом?
- Не помню, - Степанычь, как будто замкнулся. – Комсомольцы нас нашли. Сестра… так она не выжила. Че, там, с голодухи... Нас вывезли. Баба – дурра, сердобольная попалась… Дурра, пожалела… Блинами ее накормила. Ох, как она кричала… Живот у нее крутило…Да ладно тебе… Не слушай.
Он вновь зачадил папироской.
Когда я прихожу в свой старый двор, он уже – не мой. Пристроек нет. Окна светлые, пластиковые. Двери новые, стальные, с кодовыми замками. Стены выкрашены. Во дворе иномарки… И… Посреди двора, обрамленная старым бордюрным камнем, все та же клумба, на которой ничего не растет…
22 апреля в 18:00. Дом Писателей Санкт-Петербурга, на Звенигородской 22.
Представляю свою книга: "Ликующий на Небосклоне"
Историко-приключенческий роман о временах правления загадочного фараона-реформатора - Эхнатона.
Вход свободный!
Привет. Сам давно хотел прочитать и написать что нибудь, да времени не было на неделе. Но за выходные сделаю. Кстати, с "фэнтази" у меня серьезные проблемы.
