Зоил А. Кузьменков - последняя сказка

ФЭНТЕЗЯТИНА от Александра Кузьменкова – Продолжение не следует…

Странную сказку получил в мае 2022 года от Александра Кузьменкова (1962-2022). Просил, как водится, продолжения, но Сан Саныч отрезал со свойственной ему категоричностью: больше ничего не будет, ясно же сказано в конце текста.

Если верить автору, то случилось всего две рассылки: милой сердцу уральской барышне, имя которой не сохранилось в памяти, и мне. Нетрудно догадаться, чего добивался писатель Кузьменков этим текстом от дамы сердца. Да он и не скрывал!

Напомню: последняя повесть, которую написал и опубликовал в 2010 году в журнале "Волга" А. Кузьменков, была "Десятая годовщина" про победоносное шествие декабристов, кои заместо царя правили Русью. Повесть была принята прохладно и равнодушно даже в среде поклонников. И прошла в творчестве А. Кузьменкова мало замеченной читательской публикой. Больше того, «враги писателя» повесть осмеяли в своих мелких блогах: «Коротенький текст, вызвал приступ тошноты, а тошнит меня, обычно, письменно...» и так далее в таком же духе. На что писатель ответил в своей манере:

«Позабавили ребятишки не по-детски, я лимонадом обоссался. Быть не может, чтоб бригада троллей взбесилась сама по себе. Значит, я кому-то от души соли на хер насыпал. Ай да Кузьменков, ай да сукин сын! А когда наша образованщина берется что-то обсуждать, - тут Фернандель курит. Обиделась барышня за Пестеля, так заглянула бы, болезная, в "Русскую правду", там все его реформы анонсированы: и насчет евреев, и насчет кавказцев... Эксперт-гузнопатолог тоже порадовал: пальцы гнет, диагнозы ставит - вплоть до сифилиса... Что гадать на кофейной гуще, когда в тексте сказано: костоеда. Сиречь огнестрельный остеомиелит. Откуда при нем мышечная гипотрофия берется - это даже мне, дилетанту, известно. В какой подворотне айболит медицину изучал? А что особенно умилило - упрек в незнании падежов. Экая прелесть! А примером-то порадовать слабо? И вот это - наша интеллигенция. Говно нации, претендующее на роль мозга. Не-е, нельзя товарища Ленина с Красной площади убирать. Он мавзолея достоин за одну эту фразу, вот те крест».

И с 2010 года Сан Саныч крепко держал паузу в художественном слове, а публиковал только критические разборы текущего литературного процесса. Читатели в один голос говорили, что Кузьменкова читать интересней, чем всю современную русскую литературу, которую он критикует. К тому же за это платили. Сначала так себе – только на сигареты и вино хватало, а в последние два года и вовсе хорошо. Саныч с облегчением уклонился от газетной подёнщины в Нижнем Тагиле, ему вполне хватало на любимый чай, табак, красное сухое вино и прочие услады жизни с барышнями. Видать, на те скопленные от литературного труда деньги на черный день критика достойно похоронили (только место на кладбище «Рогожино» на поляне семейных захоронений в Нижнем Тагиле обошлось в 50 тысяч рублей).

В мае 2022 года я оптимистично понадеялся, что писатель продолжит фэнтезятины строить на усладу хотя бы милым барышням, а копии хоть иногда слать в Братск. И те наивные надежды юношей питали. Но не продолжил! Теперь замолчал навсегда. Подозреваю, что даже в рабочем компьютере этого текста не сохранилось. Сан Саныч имел дрянную привычку отработанный материал, как правило, беспощадно смахивать в корзину, как когда-то всю свою раннюю прозу снёс в мусорный контейнер во дворе Братска… А на мою пламенную речь: как ты мог?! -- категорично ответил: не стоят рукописи того, давно уже пишу иначе! Сан Саныч, хотя Гоголя нашего не уважал и письменно это подтвердил, поступал почти так же: рукописи уничтожал, чтобы не трястись над ними.

«Герои А. Кузьменкова… в условиях, предоставленных им текущим ходом жизни, где судьбой, временем и пространством для них предельно сужен выбор, …активно борются за своё выживание, при этом пытаются если не достойно прожить, так хотя бы честно умереть, выяснив свои отношения со смертью», — когда-то писалось так. Теперь это воплотилось!

Нахожусь в раздвоенных чувствах – Сан Саныч не хотел бы, чтобы на его смерти отплясывали и враги, и редкие друзья, а скорее попутчики...И семья похоронила его тихо, скрыв факт смерти от города и мира, воплотив старую мудрость, что истинный мудрец проходит по жизни и даже смерти незамеченным... Мы часто в наших разговорах эту восточную максиму цитировали... Хотя Кузьменков был истинный самурай, дело которого война – ВСЕГДА! И она разгорается после смерти зоила, вокруг которого объединяются поклонники, которые мечтают о рае, но сами плодят – НОВЫЙ АД!

И вот теперь текст. При этом надо помнить, что сам автор к обнародованию сказа был не готов. Это уже моя вольность. Как говорится, беру грех на душу! Но, я так понимаю, если автор прислал текст, то имел надежду, что я его сохраню и дам ход в черный день писателя Александра Кузьменкова. Черный день наступил.

ФЭНТЕЗЯТИНА

Александр Кузьменков, май 2022 года

Дом у тятьки круглый, приземистый – из дикого камня сложен, колючей соломой крыт. А над входом скалит зубы желтый человечий череп. Бабка сказывала, от черной порчи да дурного глаза. Сама-то черепу не шибко верит – вечером сухую полынь запалит и всю усадьбу окурит – да не всяко просто, а с приговором: «Семи богов матерь, орох, орох, семи зверей владычица, орох, орох…» Тут хошь в жопу камнем попади, даже не обернется. Зато потом поймает да уши надерет. Хотя баловство это – в бабку-то камнями, давно уж ту дурь забыл. Бабка, она хорошая: пожрать всегда даст. А то браги хлебнет, сядет на порог да заведет какую-нито небылицу – век бы слушал.
Коли на закат пойдешь, так рукой подать до Вонючего бутнища. Хуторские туда за корёнником ездят, норовят засветло вернуться – право слово, ладно делают. Как засумерится, вылазят из болотины мертвяки – синие, разбухлые, с головы до ног в тине – и на берегу топчутся. Встретишь такого – худа не сотворит, только в глаза глянет. По первости-то вроде и ничего, а после задумаешься, затоскуешь – да в ту же трясину и головой. Хотя одна девка с Горелого хутора своей волей утопла: по прасолу, вишь, сохла, а он и глаз не казал. Видали ее у бутнища-то: цыцки до пупа висят, тезиво на нос лезет – должно, мертвяки обрюхатили.
В полночной стороне, сколь глаз видит, – трава да камни, камни да трава. Ничья земля, а раньше была прежних людей. Что за люди, чем жили, как сгинули, – никому неведомо. Только от них и осталось, что капища: посередке валун, верх стесан – жертвенник, стало быть, а вокруг три каменных столба торчат, будто кто из-под земли пальцами в небо тычет. Увидишь – ступай мимо, близко быть не моги: башка затрещит, морок одолеет. Червивый Хулай с Мокрого хутора сунулся сдуру – любопытно, вишь, стало. Насилу окарачь домой уполз, а после неделю червей на себе ловил: то в бороде, то на одёже мерещились. Так с тех пор и кличут – Червивый.
Да капища что, их обойти можно. А бродит промеж них талхак – с виду мужик мужиком: тощий, сугорбый, зимой и летом в чем мать родила. Человека увидит или скотину – волком перекинется, горло порвет и крови напьется. Потому полночная земля и ничья – от страха от людского. В старину ходили на оборотня пастухи, кто с дубьем, кто с копьем. Ушли-то семеро, а воротились-то трое: ведь его, сволоча, ни дерево, ни железо не берет. Три тени у него, и душа, поди, не одна…
А ежели дальше на полночь, там, говорят, и миру край: и дерев; корнями вверх, и народ требухой навыворот.
На восходе своя страсть – гололобые. Хуторские мужики мохнорылые, у тятьки вон борода что бурьян, а эти и башку, и морду дочиста скребут. Стоит в тех краях пустой город Тахар, давно обезлюдел, еще в гнилую лихоманку. Прежде гололобые там большую силу имели, а нонче их десяток остался, много полтора. Люди, нелюди – пес их разберет: живут наособицу, своему богу молятся – один он у них, чудн;. А еще слышно, человечину жрут.
Про мертвяков да волколака бабка, может, и брешет. А гололобых, тех сам видал. Мамка наказала двор подмести: ветром сору нанесло. Взялся было за метлу, а они тут как тут: идут сам-друг, переговариваются. Одеты по-мужицки, в рядно, да на поясе ножи – чуть не до колен, хуторские таких не носят. Едва за оградой схоронился, – по ляжкам и потекло. Ладно, хоть по-свойски был, в рубахе да без порток: сраму не оберешься, что уссался.
Вон тятька-то бедовый: и по ничьей земле гурт гоняет, и возле Тахара пасет. Не сегодня-завтра домой явится: дело к осени, пора овец стричь, чтоб до холодов обросли. И Серый с ним. Навзничь повалит, лапами в грудь упрется и давай лизаться: давно не видались. Лапа-то, что мужичий кулак, а башка – так и поболе человечьей, уши изнароком оборваны, – чтоб волки не ухватили. Страшный, а до своих ласковый.
От тятьки на весь двор – дымом да прокислым п;том. Ерлыгу наземь швырнет, сдерет через голову рубаху, у колодезя водой обольется да рыкнет: «Браги припасла?» Коли нет, так и прибить может. Коли есть, так выпьет, повеселеет – и до утра мамку мнет. Знамо, ежели день не запретный, а то бабка лаяться станет. Шумные они, мамка-то с тятькой, уснуть не дадут. Тут уж на двор да к Серому под бок – хошь он, зараза, пердит почем зря: в степу оголодал, а дома обожрался.
Скоро и стригали придут – вчетвером, может, впятером. Пятый у них луут, недомерок – тятьке всего по локоть и будет. А робит споро, не хуже других. Как пошабашат, тятька бабку кликнет: «Слышь, мать, день-то нонче какой?» Бабка заветный мешочек сыщет – кожаный, засаленный – пошепчет над ним да кинет наземь ягнячьи кости. Сказывает, ягнячьи, а будто бы и человечьи: вроде как пальцы обглоданные Выйдет день запретный, так тятька покряхтит-покряхтит да стригалям по две денежки даст. Буде нет, даст по одной, а мужики в кошару ходят на соломе мамку мять. И луут ходит. Ну, брага да баранина – это уж само собой. После мамка из кошары бредет, подолом промеж ног вытирает: «Умаяли, кобели…» А тятька к жбану приложится, губы утрет да спросит: «Который слаще – поди, у недомерка?» – все и заржут. А мамка ему: «Сам-то давно с ярки слез?» – все и заржут того пуще. Мало погодя Слепой Алхут приползет – слепой-то слепой, а хмельное аж за поприще чует. Бабка поворчит для порядка, да все одно поднесет, – убогого-то уважить надо, чтобы богов не гневить, свычай-обычай такой. Алхут выпьет, крякнет, усы обсосет и песню заведет, как сошлись на речном берегу богатырь с двухсаженным мечом да странник с трехсаженным посохом удаль-силу пытать,– да оба там и полегли. Или как пастуха ночью в степу туга-кручина одолела. Тятька со стригалями подтянут – таково ладно, что и бабку слеза прошибет. Весело!.. И Серому любо, – костей-то вона сколь.

Продолжение не следует…

Опубликовано:	16.06.2023 03:43
Просмотров:	587
Рейтинг:	0
Комментариев:	0
Добавили в Избранное:	0

Зоил А. Кузьменков - последняя сказка

Ваши комментарии

Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться