Помню тёплую руку отца

СЛАБАЯ ПОПЫТКА СЕМЕЙНОЙ БИОГРАФИИ ГЛАЗАМИ РЕБЁНКА

Фото можно посмотреть здесь -

http://vvm1955.livejournal.com/1821869.html
________________________________________

Радоница моей изюмской семьи

... раскаялся Господь
что создал человека на земле
и сказал Господь
истреблю с лица земли человеков
которых я сотворил

..............................................................

семь смертей тому назад
погиб под бомбёжкой
мой прадед Степан
шесть смертей тому назад
на второй мировой войне
пропал без вести
мой дед Андрей
пять смертей тому назад
в эпоху хрущёвской оттепели
совсем молодым умер
мой отец Василий
четыре смерти тому назад
в безвременье брежневского застоя
скоропостижно скончалась
моя мама Люба
три смерти тому назад
накануне чернобыльской трагедии
отправилась в мир иной
моя бабушка Феня
две смерти тому назад
в нулевые годы нового века
оставила меня жена Ирина

Не думай обо мне, о смерть моя!
О смерть моя, не думай обо мне!

а ещё сказал Господь
вы все – будущее того света

1.

Я родился в 1955 году в маленьком разрушенном войной городке Изюме на Слобожанщине. В городе всё моё детство стояли разрушенные войной крупные здания. Больницу в центре Изюма восстановили после войны лишь в середине 60-х. Потом в этой больнице мне резали гланды, накладывали гипс на ногу. А до этого двадцать лет после освобождения от фашистов Советской армией стояли только стены с пустыми глазницами окон. Они глядели на нас укоризненно и пугающе, а вокруг рос высокий, пожухлый от летней жары бурьян. И это был центр города. Но потом там построили центральную площадь, где стали проводить праздники.

Сначала наша семья жила в одной комнате коммунальной квартирки на улице Верхне-Садовая. Отец был болен туберкулёзом и умер, когда мне едва исполнилось четыре года... Помню большое количество похоронных фотографий в семейном альбоме - процессия растянулась на сотни метров по большой улице Нижне-Садовой, которая шла от заводской проходной и до кладбища... У могилы не протолкнуться... Я испуганно стою у гроба, тесно прижавшись к маме... Потом у могилы, заваленной венками и цветами… Меня всегда поражает, как мало доброго люди получают в нашей стране при жизни и как щедры мы на похоронах… До сих пор в моём архиве хранятся десятки фотографий процессии, венков, цветов и людей, которые скорбели вместе с нами. Мне бросается в глаза, как много женщин с венками и цветами…

Нам дали двухкомнатную квартиру в переулке Нижне-Садовом, дом 4. Сыграла роль в получении жилья, конечно, болезнь отца. На решение повлияло и то, что он был общественником - участвовал в самодеятельности, говорят, хорошо пел, играл на гитаре и был, по воспоминаниям друзей, весёлым и добрым человеком.

Но в истории этой квартиры, которая значилась под номером ОДИН, была одна тревожная закономерность: в ней не приживались мужчины. Дом был новым, и первым умер отец. Мать пыталась выйти замуж, но всё не склеивалось у неё. Помню дядю Володю на велосипеде. Пьянь – отчеканилось в памяти. Выгнали. Потом завёлся Валентин, который прижился, и с ним мама завела мне брата Сергея, хотя тоже можно повспоминать такого! Но однажды Валентин сбил на машине человека на дороге, и его посадили в тюрьму, там он и умер...Уехал на службу в армию я и потом не вернулся назад, много попутешествовал, пока не закрепился в Братске... Младший брат Сергей привёл жену в квартиру номер ОДИН, родили двух девчонок, но потом развелись, и Сергей оставил квартиру семье...Дети выросли, заводят своих детей – мальчиков и девочек, но соседи опять замечают, что мужчины не приживаются по этому адресу... Но то, как говорится, уже другая история...

2.

До 16 лет я жил под крылом славы отца. Собственно, кроме меня, эту славу никто не замечал, но меня она грела. Когда взрослые узнавали, что я сын Василия Монахова, мужчины добрели, и норовили угостить сына старинного товарища лимонадом, а дамы преображались и смотрели на меня сочувственным и мечтательным взглядом. Из их рук я принял немало конфет, которые тогда в нашем доме были в дефиците.

А когда я достиг совершеннолетия, мне передали написанное от руки стихотворение, посвящённое отцу. К тому времени в стихах я уже разбирался, сам немножко сочинял и даже изредка публиковался в местной газете. Я понимал, что передали стихи слабые, но всё равно эти четыре строфы меня долго волновали - единственные поэтические строки посвящены отцу, которого я помнил, но знал о нём крайне мало. А тут хотя слабые, но стихи - это выводило мои ощущения куда-то за пределы обыденной скучной изюмской жизни… Поэтому я их частенько доставал и перечитывал, а когда уехал из родного города, только их взял с собой в дорогу.

Провинциальные мальчишки подпитывались фантазией – вырасти и уехать за тридевять земель. На это был настроен и я. Но при моих частых переездах по стране стихотворение потерялось... Хотя нет, это я сейчас слукавил, а надо быть честным… Я сам уничтожил тот листочек, исписанный убористым женским почерком, рифмованного поклонения перед отцом…Уничтожил вместе со своими дневниками, куда оно было вклеено, как и последние письма мамы и бабушки... Я тогда уничтожал всё, что написал до этого... Уничтожил спортивные (а в 16 лет я стал чемпионом Украины, а затем бронзовым призёром СССР среди юниоров по боксу) и учебные грамоты… В 30 лет я рвал всё, что связывало меня с изюмским прошлым. После смерти матери и бабушки меня почти ничего и не связывало. Даже сейчас самому себе не могу объяснить, что это было и зачем я это сделал… И только фотографии пожалел…

3.

Два ярких детских воспоминания об отце бредут за мной по растянувшейся вдоль страны жизни... Мать в наказание лупит ремнём за очередную провинность, а отец защищает, потом берёт за руку и уводит от разъярённой матери. Мне, без мала четырёхлетнему, стало доставаться от матери особенно после того, как я поджёг дом бабушки. Дом остался ей от мужа, моего деда, который пропал без вести на войне. Мне рассказывали, что после войны, когда мать и бабушка были в эвакуации, наши близкие родственники умудрились каким-то образом присвоить хату себе, дав неверную информацию, что бабушка и мама погибли при бомбёжке…

Как легенду бабушка часто рассказывала такую историю. Шло сражение в 1941. Бойцы Красной Армии установили напротив нашего двора пушку и стреляли в сторону немцев. Те отвечали. Выбежал со двора прадед Степан и попросил убрать пушки подальше от хаты. Солдаты рассвирепели: мы Родину защищаем, а ты тут шкурничаешь. На что прадед Степан ответил: а можно поменять позицию и Родину защищать чуть подальше от моей хаты? Там тоже такая же Родина. Прадеда хотели за такие слова расстрелять, но бабушка отмолила. Командир смилостивился.

И теперь уцелевшую в боях хату отобрали хитроватые родственники. Но бабушка через суд вернула своё имущество обратно. С тех пор они не общались – я узнал эту семейную тайну лишь на похоронах бабушки.

Так вот этот дом в неполных четыре года я умудрился поджечь. Крытый соломой и камышом, он вспыхнул моментально, и, хотя пожарная машина приехала быстро, затушить быстро пожар крыши не удалось...Только пролили глинобитные стены водой, и стены под тяжестью воды напряглись и готовы были вот-вот рухнуть. Хату пришлось потом разбирать...

Помню - стою на коленях у столба, который был в центре хаты, меня ругают, я рыдаю от страха и боли, обнимаю столб, у которого прошла моя коротенькая счастливая жизнь и вот так закончилась бедой. Теперь я - убийца, кровопийца, дрянь... И уже понимаю эти страшные слова, осознаю, что совершил что-то страшное, и на душе у меня комом стоит боль, которую я пытаюсь проглотить вместе с кровавой слюной и солёными слезами, но ничего не получается... Страх душит меня, но рыдаю вместе с семьёй... И среди крика, стона, удушливого плача матери и бабушки помню успокаивающие слова отца, что нам дали двухкомнатную квартиру в только что построенном доме и мы теперь туда заберём бабушку, которая осталась без крыши над головой... Я догадываюсь, что в этих отцовских словах моё спасение и защита от женщин, желающих бить и колотить меня маленького...

Ещё помню, когда мы переехали на новую квартиру, как меня, играющего в песочнице с новыми дворовыми друзьями, отец подзывает, берёт за руку и ведет к мороженице, что всегда стояла у заводской стены с колючей проволокой секретности. Подойти к ней и купить мороженое было радостным событием для каждого пацана нашего двора, но почему-то этот праздник редко случался… И тут из ящика, забитого сухим льдом, который волшебно парил, достают праздничное эскимо и подают мне… Теперь я понимаю - отец уже знал, что скоро умрёт, что дни его сочтены, а я останусь на руках бабушки и мамы, и что мне из-за своевольного характера и врождённого бунтарства будет несладко в жизни. И хотел как-то наперёд поддержать своего сына. Вот он и решил накормить меня мороженым. Как-то я написал об этом реальном эпизоде такое стихотворение.

Последнее, что я помню про отца:
он берёт меня за руку и ведет угощать мороженым...
Самого мороженого уже не помню...

Только тёплая рука отца...

Это тёплую руку отца я несу через всю свою затянувшуюся жизнь… Вскоре после этого отец умер - вечером попросил принести ему электрическую бритву, а утром врачи сообщили матери о его смерти.

4.

Отец одевался стильно - это я понял уже взрослым мужчиной, когда стал немножко разбираться, что такое мода. Хотя стильности отца так и не смог достичь в своей жизни… Все свои годы провёл разночинцем в одежде... Как сказала мне когда-то жена, только такой самоуверенный человек, как ты, мог позволить себе всю жизнь проходить в серых невзрачных костюмах. За эту приверженность к серому и немаркому дети иногда называли меня - Мышиный король.

Отец носил шляпу, она сохранилась, и я потом её долго, играя, примеривал на себя в юности. Но когда вырос, так и не перешёл на этот головной убор, который, по мнению окружающих, мне был к лицу. Но я предпочитал кепки - тогда входили в моду кожаные, и такие у меня были. Отец тоже кепку носил, но только с пальто. А когда макинтош, дорогие костюмы, полосатые рубашки, галстуки, то всегда был в шляпе. Многочисленные фотографии задокументировали этот факт. И вся его одежда долго хранилась в нашей квартире после его смерти, занимая значительную часть платяного шкафа. Потом как-то незаметно куда-то разошлась, остались лишь рубашки в полоску, шляпа и белые парусиновые брюки клёш.

Повзрослев, однажды я достал из гардероба те самые отцовские брюки, отгладил, надел и вышел во двор гулять. Это был праздничный день 1 Мая. Был парад, потом мы с мальчишками организовали в нашем доме танцы. Клёш снова вошел в моду, и брюки к тому времени мне были в самый раз, и я стал их носить летом. Но увы, праздник объединения с отцом и обновления был коротким, брюки были настолько стары, что быстро на мне сотлели и расползлись, да и дворовые девчонки меня высмеивали за стиль одежды из прошлого... Время менялось - люди стали лучше одеваться... Вельветовые мальчишечьи недорогие костюмчики, в которых я щеголял всё детство, уходили в прошлое, подросткам шили брюки из хорошей современной ткани.

Застав меня обиженным на всё человечество из-за отцовских брюк, мать выдала денег, чтобы я пошил модную обнову у местного портного, к которому бегали все пацаны с окрестных улиц...

Коричневые полосатые, расклешённые брюки, в таких ходили старшие пацаны нашего двора, а теперь мог щегольнуть и я. Самое смешное, что модные брюки мне не очень понравились. Мне милее были отцовские… Недаром я всю жизнь проносил классические брюки, серые костюмы, за модой никогда не гнался...

5.

На фотографиях из семейного альбома отец всегда был в окружении друзей, а чаще среди богато одетых женщин, большинство из них были нашей семье неведомы... Дамы были не изюмскими - отец из-за болезни часто ездил в санатории - и это были курортницы, как ехидно называла их бабушка, такие же больные туберкулёзом, как и папа. Хотя на снимках они таковыми не выглядели. Только эти фотографии будили во мне мальчишечьи фантазии об отце. Рассказывать об отце мама не любила, а бабушка так и вовсе частенько проклинала его за то, что он так рано умер и оставил сына на их попечение... С точки зрения бабушки - он был в этом виноват... И всё же я выстроил мальчишечью историю отца, которая однажды была разрушена.

Однажды, когда подростком лет 13 нёс с огорода мешок с нарубленной кукурузой и подсолнухом, я встретил приезжую семейную пару, которая шла с пляжа нашей реки Северский Донец. Одеты они были по-отпускному: на плечах полотенце, на голове шапочки и солнцезащитные очки. Было видно, что приезжие, местные летом тогда так не ходили...

Завязался разговор, и дама, внимательно осмотрев меня с ног до головы, задержала взгляд на глазах, с какой-то настороженностью спросила, а кто мой отец. Такие вопросы от дам мне уже были привычны, и я уже не скрывался. Надо было видеть, как она моментально преобразилась, вся повеселела и защебетала, призывая в свидетели своего спутника, видимо, мужа – оказывается, они вместе с отцом ходили в драмкружок местного Дворца культуры, часто выступали на праздничных концертах. От неё я ещё раз услышал, что отец был необыкновенно талантливым и добрым человеком. Дама потребовала от сопровождавшего её мужчины, к его большому неудовольствию, забрать у меня мешок и, подхватив меня под руку, дальше щебетала влюблённые восторги про моего отца. Знала бы она, что в эти минуты беспощадно рушила мой собственный стойкий миф про отца, созданный из каких-то нелепых фактов и детских умозаключений.

Собственная легенда была такой: мой отец Василий Тимофеевич Монахов был главным инженером на нашем приборостроительном заводе, поэтому его все помнят и знают. Почему инженер, да еще и главный, хотя мне об этом никто никогда не говорил? Потому что в нашем доме поддерживался культ инженеров, мама и бабушка мне постоянно внушали, что я должен хорошо учиться, и я учился хорошо, стать инженером. Поэтому я своим детским умом для себя и решил - отец был инженером, и естественно, главным. И я робко спросил у дамы об этом.

- Что ты, - возмутилась она. - Причем тут инженер! Какой там инженер! Твой отец был настоящий артист, равных которому в Изюме не было!.. Да и в Харькове тоже... Когда он выступал на сцене - публика заходилась от восторга... Его даже приглашали в харьковскую филармонию... А как играл на гитаре, как пел смешные куплеты!

Гитара! Да, это ещё один семейный экспонат, который остался в доме в наследство от отца. Я любил в одиночку бренькать на шести струнах… Я берёг инструмент. Учился играть самостоятельно, была в доме даже книга под названием «Самоучитель игры на гитаре», и я что-то там вычитывал. Играл я очень плохо, так плохо, что и сам осознавал это. Услышав мою игру, одноклассник Сашка Штер взялся мне помочь, показал несколько простых аккордов, из них я освоил только половину. И я стал наигрывать на отцовской гитаре модные песенки, закрывшись от всех в своей комнате.

- А работал на заводе он кем?- продолжал допытываться я. Про артистический талант отца я уже был наслышан, но меня это не волновало, потому что, по словам родных, это не кормило. Я видел на сцене дворца по праздникам много заводских, которые хорошо пели, танцевали, декламировали, но я уже знал от мамы и бабушки, что это ничего не давало для текущей жизни.
- Кем, кем, да вроде токарем. На каком-то станке работал,- равнодушно сказала женщина. - Но это всё пустяки. Главное, что твой папа был на сцене сам Господь Бог! Ему чаще всего доставались все цветы.
Я давно заметил, что сопровождавший её мужчина не одобрял этот разговор о моём отце, он мешал ему и раздражал, напоминая что-то неприятное для него из жизни дамы. Он хмурился, кряхтел, но молча тащил мой неудобный мешок с кукурузой и подсолнухами... И когда я сказал, что мне направо, с нескрываемым облегчением на лице охотно поставил передо мной мешок с урожаем.
- Надо помочь мальчику донести до дома,- настаивала капризно дама.
- Ничего, тут недалеко, - сурово сказал мужчины, - теперь уж сам справится. Не маленький. Точно?!- и подмигнул мне одобрительно.

- Конечно, конечно, вон мой дом,- махнул я в сторону нашего двора и поддержал из солидарности мужчину, хотя тащить мешок мне не сильно хотелось. Но понимал, что разговор себя исчерпал, всё, что хотел узнать об отце, мне рассказали. Тем более, что новые знания не очень понравились. Я уже свыкся с собственной легендой про главного инженера, а теперь перестраиваться на самодеятельного артиста и токаря мне не хотелось.

-Прощай, Володенька, - обняла и нежно поцеловала меня в щёку дама. - Помни Василия! Он был золотой человек.

Дама хотела ещё раз меня поцеловать, но муж крепко взял её под руку и настойчиво повёл по улице в другую сторону. Дама немножко сопротивлялась, что-то ему выговаривала, всё оглядывалась, махала прощально рукой, пока я стоял и смотрел им вслед.

6.

Твёрдо помню, что наша семья с отцом и особенно после жила бедно (хата бабушки, которую я поджёг, была крыта соломой вперемешку с камышом, пол был ещё земляным). Да, бедно, но сытно... Еда в доме всегда водилась... Хотя всю мою детскую жизнь мама всегда билась за дополнительный заработок... Культ рубля был в семье...Когда мама перешла на работу с окладом 125, а потом 150 рублей, сколько было счастливых разговоров в доме, что вот заживём... Но не заживали. Я помню кровати железные, старый стол с проломленной крышкой (это были мои проделки – точно помню, что колол на нём орехи молотком, а когда меня пытались изобличить – тупо по-детски отнекивался - не я), этажерка, платяной шкаф – всё это приобреталось еще при отце - не хватало денег купить новую мебель...

Поэтому семья держала огороды, выращивали и продавали клубнику – ездили на рынки Харькова, Донецка и даже Москвы. Каждое лето заводили в лесу бахчу, затем торговали арбузами и дынями на харьковском рынке. К этой работе привлекали и меня... Покупка новой одежды была событием. Я помню, как мы с мамой ходили на воскресный рынок за брюками мне. По дороге я нашел пять рублей, и это было большим счастьем для семьи – на мамины и мои деньги купили мне дорогие модные брюки.

Но еды всегда хватало... Главным поставщиком была бабушка Феня, которая каждую неделю привозила из деревни полные корзины: курицу, яйцо, мясо... Яиц было так много, что часть из них продавали…У нас долго не было холодильника, телевизора...Телевизор я ходил смотреть к соседям Кусайло – в их большой семье сей таинственный аппарат , с крошечным экраном появился и странным названием «Комбайн» появился первым в нашем восьмиквартирном доме.

Но зато я всегда выходил во двор с куском хлеба, намазанным сливочным маслом, а братья Кусайло с таким же куском (хлеб у всех был одинаков), но просто намоченным водой (в лучшем случае растительным маслом) и посыпанным сахаром... Мне соседский бутерброд казался вкуснее - и мы частенько менялись, а потом дома я просил сделать мне так же. Бабушка Феня обзывала меня дураком - она понимала питательную полезную разность продуктов, но маленькому мальчишке эти тонкости были безразличны. Мне нравилось, что хлеб «мастили» водой и посыпали сахаром… Сливочное масло меня в это время уже раздражало... Наелся... Кстати, в доме всегда было много сухарей, бабушка их сбрызгивала водой, затем поливала растительным маслом, нарезала лук, солила…Я до сих пор помню этот вкус простой еды. Сам много раз делал – или хлеб не тот, или масло, или не те ручки…Ни разу не смог повторить того вкуса хлебного салата…

7.

Сохранилось немало фотографий с отцом. Одна самая примечательная и актуальная - Октябрьский парад 1955 года в городе Изюме. Я уже родился, а портреты Иосифа Сталина ещё носили на демонстрациях... Папа Василий Тимофеевич Монахов такой молодой, и Сталин всегда с нами... Сколько раз я рассматривал этот снимок, но никогда не заглядывал на спину отца. И лишь несколько лет тому назад заметил, кто на плакате, за спиной у папы нашим вечным фоном и вечным зовом - сильной руки...

Мне мало рассказали в семье об отце, да и сам я мало интересовался, но в детской душе тайно от всех строил личную историю взаимоотношений с отцом по крохотным воспоминаниям, редким рассказам и фотографиям. Но о том, что у меня был отец, раз в месяц напоминало государство… Почтальон приносила для меня небольшую пенсию – по утрате кормильца, так она, кажется, называлась, в 23 рубля 18 копеек. Старшие расписывались в получении денег, отдавали почтальону мелочь (говорят, на Украине эта традиция сохранилась и по сей день), а мне из неё иногда выдавали рубль на мальчишечьи расходы... И я знал, что отец заботится обо мне, про государство я еще тогда ничего не думал... Много лет спустя я написал "Молитву отца":

Молитва отца
Господи, прости!
Я не виноват, что
встретил любимую женщину
и она родила мне мальчика.
Но не успел сын подрасти,
как ты призвал меня к себе,
решив – так будет лучше.
Остался мальчик без отца
и запомнил обо мне только то,
как однажды я угощал его
мороженым... Господи! Из
этого крошечного воспоминания
он возвёл меня в статус
великого человека,
а я ведь всего лишь умел
точить на станке детали,
играть на гитаре модные песни
и яростно любить его мать...
Но сын, придумывая меня в
своём неисчерпаемом воображении,
стал поэтом и теперь пишет стихи
против тебя, Господи!
Боже, прости дитя неразумное!
Он всего лишь дразнит,
задирает тебя, пытаясь
вывести из божественного
равновесия, надеясь, что
ты смилостивишься и отпустишь
к нему отца – поговорить!
Сыну так не хватает разговора
с отцом. Вспомни, Господи,
и ты спускался к
своему Иисусу, когда
распяли его на кресте. Спускался
утешить словом. Вспомни,
как твой сын метал в тебя слова,
мучаясь от боли неизвестности.
И все выросшие без отцов сыновья
одинаковы. Господи, не сердись,
не призывай его так рано к ответу.
Дай ему выговориться со своими
детьми и внуками.

И после этого стал снова искать связи с отцом, его роднёй, которые меня потеряли в детстве… Последнее, что помнится, как под диктовку мамы и бабушки писал слёзные письма родным в село Ямщины и в Мурманск - там жила сестра отца. В ответ приходила одна или две посылки с бедным набором гостинцев от них – карамель, печенье, теплые вязаные носки и валенки… Как я сейчас понимаю – всё, что могли. Вся страна жила бедно. Но бабушка и мама считали иначе – и усаживали меня на стол писать письмо. Записывал под их диктовку, но мне уже было стыдно за эти послания. И однажды я взбунтовался – не стал писать... И связь оборвалась… Я, конечно, ждал гостинцев издалека, но выпрашивать, хоть и под диктовку старших, уже стыдился…

8.

Уважаемые коллеги, пишет вам журналист из Сибири - Владимир Васильевич Монахов. Мой отец Василий Тимофеевич Монахов умер в 59 году в Изюме, Украина, но сам он был родом из села Ямщины. Только связь с родными по линии отца была потеряна в 60-х годах. Хотелось бы найти родственников и дать знать им о себе... Может, как-то можно узнать о местных Монаховых, которые помнят о Василии Тимофеевиче Монахове...

Пару лет тому назад отправил письмо на адрес местной газеты, затем школы села Ямщины. Прежде такое же письмо послал в администрацию Инсарского района, где расположено село, но ответа не дождался... Друзья спрашивают- зачем тебе это? А я и сам не знаю. Хочется рассказать им, что я - как продолжение отца - существую. Когда-то я уничтожил многое, что меня связывало с Изюмом, но сохранил всё то немногое, что связывало с отцом… И на склоне лет скрытая родовая сила меня толкает на поиски близких! А ответа всё нет... Может, в этом мире никого, кто знал отца, уже не сохранилось, остался только я?
Так моя надежда сказать неизвестным мне родственникам, что я ещё здесь и сейчас – провалилась!
И этот сумбурный рассказ об отце - ещё одна такая попытка уже больше не для них, а для моих детей и внуков…

Опубликовано:	22.09.2016 06:54
Просмотров:	6487
Рейтинг:	0
Комментариев:	0
Добавили в Избранное:	1 Посмотреть

Помню тёплую руку отца

Ваши комментарии

Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться