Не могу быть гениальным все 24 часа, не останется времени на бритье
(Джордж Гордон Байрон)

Все произведения автора

Все произведения Избранное - Серебро Избранное - Золото Хоккура

Проза

разговор 6

придуманный разговор 6

Я:
Ты прибрела! – Зачем тебе беглец?
Чуралец я всех человечьих взоров.
Я засмотрелся в очи метеоров.
На россыпь городских мигающих полей.
Я в этих ветках восхищался всем:
Возвышенные ромбы и круги…
Негаснущий ландшафт один люблю.
Зачем ты мне?

Ты:
Я? Что ты? Просто так.
Должно быть, лучше мне исчезнуть.

Я:
Да нет. Я так. Как море? Как луна?
Как сломанные вёсла? Много ль слуг
Тебе дарили лодок половины?
И те же ль изумрудные дельфины:
Всё так же ль пробуют куски селёдок с рук?

Ты:
Нет. Звёзды все висят на тех же нитках,
Картонная не тронется гора.
Актёры? Мускулы? Любовная игра?
Об этом расписался каждый в книгах.
Чем города твоим глазам горят?
Ты так задумчив.

Я:
Я тобой. По горло…

Ты:
Я знала, но не думала, что скоро.
Нет. Веселей ты был позавчера.

Я:
Да. Я, решивши десять разговоров
С тобой продлить до прекращенья, пять,
Лишь пять речей толкнул. И мыслей свора
Напала. Я едва сумел бежать.
Я без одежды. Лишь один носок,
Да прядь волос… гляди! – укрыл ладонью.

Ты:
Ты знаешь стыд?

Я:
Шучу о нём всегда.
Могу болтать не только языком я.
Огромные подходят к горлу комья:
За сочиненье тяжкого стыда.
Я до костей, костьми: литературен.
Метафорнуть культурненько по мне.
Стою на том, что должен жить и дурень
Ещё один.

Ты:
Но в них и толку нет.
Вот я: столку бывает, даже масло,
Да творожок, да стих, да макраме.
Я посчитаю мальчиков в уме.
Квадратный корень из. Иглу сломала.

Я:
Я знаю: ведьма ты! Швея: ломаешь иглы.
И куколки! Не зря им платья шьёшь.
Не зря полны невыразимой силы
Их лица. Ты их гладишь и поёшь:
«Вершина есть у сада, есть у сада
Его плоды и говорливый бог.
И птичницы с кувшинами прохлады
Проходят меж цыплят и глухарей.
Несут они в корытцах крошки яблок.
И сливы горькие расколоты сердца.
И жёлтое маисовое сало
Рассыпано повсюду без конца.
Ручьи, где рыба полоскает горло,
И жабрами всё время воду пьёт.
И листья в качке, как ладьи по морю.
Повсюду плавает зеленоватый флот».

Ты:
Бог говорливый? Бог молчит всё время
На просьбы наши. Куклы – слуги мне.

Я:
Ты ведьма.

Ты:
Я та, кто, всё же, старше.
Мне на колене покачать тебя.
Лохмата мысль твоя: ты детством страшен.
Зачем мне резвость странная твоя?
Зачем старухе ты, на молоке рождённый,
Как масло? Но его я натолку.
В горшок заткну. Чтоб доброю зимой
Ломать комками. Противень намазать…

Я:
О! сладкие просторы пирогов.
О! эти бугорки с остывшей корки.
А что внутри? – Рыбась! Размякший лук!
Картонка! Рис! А может быть…

Ты:
Как знать,
Что мы печём с двумя слоями хлеба.
Кусочичек обычной ветчины.
А вот и мужчинятина. Поешь.

Я:
Какая гадость!

Ты:
Вот кусочек: мне
Любимый он. Из жил продолговатых.
А ты, как сделанный из молока,
Размазал речи. Пореви! Дитя.

Я:
Хочу лепить куличики из снега.
Хочу упасть: поездить на тебе.
Погладь меня!

Ты:
Ну хорошо: вот грудь.
Ей молоко студёное макушки
Поглажу я. Мне хочется того.
Когда гляжу на череп я мужчины,
Я думаю о Гейне…

Я:
Ты чего?

Ты:
Сама не знаю. Просто так, о Гейне.
И ты еврей.

Я:
Да. Ложка крови есть.
Она бежит себе, не размешавшись.
Эритроцитов торит красный лёд
Широкие сосуды. Я люблю
Подумать. Помолчим же о еврействе.
Ты кто? Ты ведьма. Горы черепов
Пинаешь ты ногами под столом.
Лежат они под локти, как подставки
На кухне. Но тебе видней, видней.

Ты:
Виднее мне? Беги отсюда! Ну же!
Кусок ноги, руки и головы.
Мне череп мой улыбою не скучен.

Я:
Везёт поэту, если он измучен,
А понял, рифму выгибал зачем.
Зачем лепил он пластилин стрелы
В пятно луны коричневого неба.
Зачем пронырой был средь юбок муз.
И понял: что не может быть поэтом.
А человеком как-то не в руки.
И вот: становится поэточеловеком.
Как конь и человек. Привет, земля
Блаженная, сухая. Подморожен
Последний стебель, так похожий страшно
На руку музы, что скукожилась теперь.
Теперь она взяла подпоркой жердь.
И бритву прищпандырила с конца,
Чтоб резать воздух. Чтоб луну ссекать.
Чтоб падала луна, как ржавый плод.
Об землю. И меж ног её росли
Кусты шиповника, крапив зелёных взрывы.
Опять ребром под тучей месяц свис.
Я вижу: всё вернулось к злейшей ночи.
И ты явилась мне. И красками подол зевает: синевой
с цветами звёзд, столь хищных между ног.

Ты:
Взгляни на камни первых черепов.
Взгляни на камни черепов последних.
Не изменилось ничего средь революций,
Средь бурь идей. Всё те ж пусты глаза.
Всё та же смерть и над тобой свисает.

Я:
Но лишь бедро твоё умрёт со мной:
Я замираю в восхищеньях взрыва.
До атома земля тогда взорвётся.
Цветами каждый миллиметр для взора.
Ковёр вселенной. Вечное горенье.

Ты:
Люблю я непонятливых за то,
Что скажут часто, сами не понявши.
А я смеюсь. Молочное дитя!
Я дам тебе картонную невесту,
Чтоб ты немного поиграл, актёр!
Ещё одна осталась роль таким:
Любить картон, сражать пустые залы.
Ты, может быть, не можешь говорить,
Как все поэты. Ты ослаб, ослаб.
И дряблость мне твоя такую радость гонит.

Я:
Я думаю: поэты умерли.
За ними и поэмы очерствели.
Прозаики их пишут, да велибр
Бесчисленный чинят родной искусстве.
Мне кажется: живём в эпоху мы
Конца поэзии очередного,
Что как всегда в конце любой вселенной,
Когда приходит бог и долбит лёд
Большого неба. И скребёт лопатой.
Ведь расчищать и там придёт пора.
И бедным нам искусственникам, нам
Зарыться, в выраженьях коченея.
Придётся нам додумать монолог
О совести, об участи поэта.
Того, который в веке золотом
И мог писать. Кто выдуман в железном,
Чтоб мысли о земном бессмертье есть.
Нет звания поэта на миру.
Теперь и стяг призванья – декорацья.
В коробках из картона умирать
С букетом голубо-сиреневым во рту.
Прямая линия литературной смерти.
Лежать нам, как сказал нам режиссёр.
Не ********* б сценария кусок,
Где роль твоя. На пару слов, не больше.
На пару брызг, на пару пузырей.
Посмейся: ведь учить придётся роль.
Вся роль поэта состоит из смеха.
Вслед за шутами уважаемы поэты.
Кто лучше, чем петрушка роль исполнит.
Кто напитает горечью острот
Голодный зал? Кто даст им кости рифм,
Приправит мясо горлового тембра?
Воды нальёт поэмы ледяной.
Кто выйдет с маленьким обрубком ручки,
И назовёт это пером? Кто будет ей
Трясти, как будто это вдохновенье
Ударило, и декламаций стих
Сознания шатает государство.
И гений площади один живую речь
Голодному бросает. И трепещет
Она, как жертва, в пасть любого уха.

Ты:
Однако, чем был начат разговор?
О чём-то ты пробормотал еврейски.
И мы бездарно время пронесли.
Но, слава чёрту, выплеснулись капли.
Отравленный зачем пить разговор,
И задохнуться можно мне с тобой.

Я:
Ты раздражаешься! Как мне приятно
И вонь сносить, когда ты бурмучишь.
Я напишу об этом… не поэму,
Не рондо, нет. Классический сонет.
Как некогда Петрарка разражался.
Сонет любви к тому, что злит тебя.
Тогда и впрямь я сделаюсь поэтом.
И оправдаю вывесок названье.
И заберусь к картонным облакам.
И обниму бумажную звезду.
Век золотой! Ты мне вернёшься точно.

Ты:
Я рада, что ты счастлив, наконец!
Ничто ведь больше злости не питает
Нам радость. Радость – вкус побед
Отрадной злости. Я люблю тебя
Таким счастливым. Пусть сгорает печень.
Пусть мир горит. Пусть каждый атом жжёт
Своё нутро. Пусть, наконец, взорвётся.
Феерия нас ждёт меж черепов.

Я:
И вкусно мне, и горько тут стоять.
Иди: волосики погладь сонливых кукол.
А я представлю: я лежу, и ты…

Ты:
И ты
Иди, куда послал меня недавно.
Иди: лепи! раскрашивай сонет.
Бедро моё ты вспомнишь?

Я:
Не забуду!

Опубликовано:	09.02.2011 15:32
Просмотров:	2847
Рейтинг:	0
Комментариев:	0
Добавили в Избранное:	0

разговор 6

Ваши комментарии

Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться