Пояснение: во время ВОВ в Белоруссии погиб каждый четвёртый, в СССР в целом - примерно каждый восьмой.
Меня называли богом и чёртом, и кем-то ещё другим,
а я – всего лишь каждый четвёртый, погибший за Третий Рим.
В меня стреляли, меня лупили, остались одни репьи –
и в каждом городе по могиле, и все могилы – мои.
Пока пикировались уроды на самом, поди, верху,
я грудью падал на пулемёты и превращался в труху,
я направлял жестяные крылья на вражеские строи,
мои останки в окопах стыли,
мои останки в траншеях стыли,
мои останки в землянках стыли,
в болотах – тоже мои.
Меня хвалили, меня ругали, где орден, где трибунал,
а я ободранными руками оружие поднимал.
Цевьё горело и жгло ладони, калечил приклад плечо,
но я молчал, ведь мертвец не стонет, как не было б горячо.
Пока смеялись в тылу ублюдки, ввязавшиеся в войну,
я в недоформенном полушубке сидел у зимы в плену,
а после полз под землёй с кротами и вламывался в бои:
мои подошвы Белград топтали,
Варшаву и Будапешт топтали,
мои подошвы Берлин топтали,
и Прагу – тоже мои.
Меня описывали в романах не видевшие войны,
меня залили в гранит и мрамор, и в звон гитарной струны.
Всё это правильно и почётно – на том до сих пор стоим –
но я всего-то каждый четвёртый, погибший за Третий Рим.
А впрочем – что тут, страна большая, нас хватит на бой любой,
и если я всех мертвецов смешаю, то будет каждый восьмой.
И те, кто жив, продолжают биться, и насмерть, как я, стоят.
Я вижу их и читаю в лицах:
Москва и Киев – мои столицы,
и Минск, и Рига – мои столицы,
и Вильнюс – тоже моя.
