Подарили Николе нагайку, хлёсткую, злую плётку, он выщелкал своё имя да в изголовье сложил,
Он выщелкал слово «парус», он выщелкал слово «лодка», как по морской сини, поплыл по осенней ржи.
Он выщелкал своё Слово, которому нет равных, нагайка его сверкала, как молния в небесах,
На хрупких его ладонях чернели свежие раны: резная её рукоятка нещадно могла кусать.
Играл он своей плёткой, гонял облака по небу, щелчки его хлёстко вились и бились о провода,
Дунай приносил воды, амбары полнились хлебом, Никола играл в сказку, прекрасную, как всегда.
Да вырос Никола вскоре, мала ему плётка стала, нагайка у изголовья осталась лежать впредь,
Зима превратилась в море, наполнилась снегом талым, Никола играл в песню, Никола учился петь.
Подарили кольцо Николе, маленькое колечко, дешёвое, из латуни, с узором балканских рун,
Никола носил колечко, носить его думал вечно, поскольку Никола думал, мол, никогда не умру.
А после пришёл Мастер, и Мастер сказал Николе, мы будем учить песни, и песен прекрасней нет,
Был Мастер стар и уродлив, был Мастер мудр и спокоен, Мастер учил Николу, Мастер давал свет.
Никола учил ноты, и пел он так в понедельник, и пел иначе — во вторник, и в среду — иначе пел,
Никола ходил к Дунаю, и пел он свету и тени, и пел деревьям и травам, и пел, конечно, себе.
А Мастер учил Николу ночным и дневным песням, а мальчик копил силы, круглело его лицо,
И жить становилось лучше, быстрее и интересней, у изголовья лежало и ждало его кольцо.
Подарили Николе тамбуру, Никола провёл по струнам, и заиграла тамбура на новый волшебный лад,
Никола играл звонко, Никола читал руны, написанные морозом на той стороне стекла.
Он пел о Небойше-Башне, он пел про мосты птичьи, о ратнике и спасении, о смерти и о любви,
И не было в мире краше, причудливей и лиричней, чем песни его тамбуры, чем слово его «Живи!»
Он день проживал за три, на три он старел за год, он был витражом в церкви, картиною на стене,
Звенела его тамбура, и не было больше «завтра», и только зима сводилась к очередной весне.
Нанизывал он на песню все времена года, нанизывал он на песню каждый прожитый миг,
Звенела его тамбура, звенела в любую погоду, летела его песня над маленькими людьми.
А птицы свои песни слышат намного позже, последнюю свою песню не слышат они никогда,
Блестела латунь колечка, нагайка блестела кожей, звучала его тамбура, горела его звезда.
Пришли к нему люди в сером, забрали его с собою, он пел, пока шёл по лужам, он пел, пока мог идти,
Кольцо, нагайка, тамбура, и зарево голубое звучали в его песне, вплетались в её мотив.
Он вряд ли её услышит, последнюю свою песню, предтече не стать Богом в объятиях палача,
Предтече не стать Богом, но — слышишь — в любом месте, в любом уголке мира песни его звучат.
А песня звучит завтра, а песня звучит всюду, Никола её не слышит, Никола давно молчит,
Но бьются в окошках стёкла и трескается посуда, и песня въезжает в город.
Звучи.
Вот теперь — звучи!
