Когда я встаю, почти не измяв постель,
не попадаю в тапочки, да и в себя попадаю едва ли,
с ощущением, будто меня неделю вынуждали поглощать сельдь
в закрытом, сухом, без капли влаги, подвале –
не то, что б пытали, - испытывали: выживу, сойду с ума,
удавлюсь на ремне, просто перегрызу жилы....
- когда я встаю, кошмар продолжается.
Дом.
Зима.
Комната, которая своё уже отслужила.
Несмотря на мороз и отсутствие света, здесь душно.
Чуть-чуть участился пульс
у двуспальной кровати и остывающей батареи.
Угол, где раньше стоял твой комод, зияюще пуст,
и только у плинтуса – толстый божок из Южной Кореи,
бывший твоим талисманом, - лежит, забыт,
понемногу дичает, дремлет... живот пылится.
Каждого заедает, конечно, быт,
так же, как зеркалу надоедают лица,
так же, как старый кассетник лениво жуёт вокал,
поднадоевший за век, отрыгивает ударными...
Но хрипловатый голос
Продолжает всплывать в голове,
как нарзан и напиток «Байкал»
через годы терзают измученную спиртом полость
рта.
Это жажда.
Так комната жаждет пустот,
заполняемых кадрами прошлого, мебелью и жильцами.
Так я жажду простого обмена веществ и аминокислот,
с той, которая... ты...
а довольствуюсь водкой и кислыми огурцами.
И – затравленно – в окна: не стукнет ли башмачком,
замшевым, привезённым из Праги, - по стёклам полуподвала?
Остаётся пить чай из вокзальных стаканов, лежать ничком,
изучая паркет и думая: лучше б меня пытали!
Испытания комнатой... где каждый след – как слайд
на проекторе, - белые простыни, криво – даты...
Это всё нарастает, как ком. И не может не нарастать,
так как комната мстит или слишком ко мне предвзята:
не прощает уходов, не терпит холостяков,
как кокетка, желает скульптурок, ростков герани,
битой посуды, духов и
брани.
И когда я встаю, она прячет предметы, трещит по швам,
извергает хлам, таскает меня из угла в угол, от стенки – к центру.
Иногда мне кажется, в ней есть что-то твоё.
Она жива.
Я – её раб, за которого не дадут ни цента.
Вероятно, эта комната будет существовать всегда,
оголять позвонки и пыль, светиться контрастом, -
даже если я уеду на Кипр или в Афганистан,
эта комната – вечность, - подобие друга Кастро.
Её выбирают лёгким пожатьем руки,
если тут вообще уместно произносить слово «выбор».
Я вписан в неё. Можно сказать, вшит –
как старики в ночлежки,
как в бочке – юнец-амфибия,
и, где б я не был, она всё вокруг лежит,
даже если вокруг – пустыни, сады или рыбы.
Она – словно вшитая эспераль, как у зеков – код
вживлённый... – это дано понять, если имеешь стаж да
умение выжить,
существуя, как сторож – на кладбище, или моряк,
подыхающий у маяка энный год от жажды...
