Растаможен у праматерящих меня щекавиц –
холмовидных перчаток, в помоле печеровых храмов,
бледным оводом Геры над Ио – над ua – завис
и застыл мотыльком в междупольско-рассеящей раме.
Мой хребет изогнулся, как дремлющий южный Медведь,
как перила до Замковой, в ржавчине пальцевых меток…
И на коже медовой растёт загорелая медь –
медь травы, выжигаемой солнцем, до юга раздетым.
Я завис между памятью в море герой-кораблей,
между вздыбленных камушков в гнили босфорских растений,
меж орлов, по которым вещает седой Коктебель
про сердца сердоликов, купальщиц, купальщиков тени,
между звёзд путеводных варяжеско-грековых, но
доводящих скорее к варягам, а чаще – до ручки,
меж земель, где, не старясь, древнеет тихонько вино,
между волн, повторяющих нефтью – сквозь зубы – «заручник!»
Ген заручника Пра, ген молчащих лимановых уст,
безлимонных садов, сиротливой очаенной гальки…
Его всё ещё режут ординцы, как спелый арбуз,
но всё время спасают степные гадюки-весталки –
натыкаясь на них то в чужих каменицах, то в
щекавичных «аллейках», шелковичных, фиговых свитках
приневольничьей почвы, молчу u-a, ниткой травы
зажимая свой рот – соляную суровую нитку.
